Бен Кейн - Ганнибал. Враг Рима

Ганнон со вздохом кивнул.

— А ты что?

— Легкораненые выживут, если мы сможем унести их с поля боя. Но, мне кажется, через час уже стемнеет. Надо действовать быстро. — Он подтолкнул Ганнона. — Давай. И поищи заодно Сафона и Бостара.

Что имел в виду отец — живых или мертвых? Ганнон нервно размышлял об этом, уходя к своим воинам.

Те же с радостью откликнулись на возможность убить побольше римлян. Но ничего удивительного не было в том, что они с куда меньшим рвением выполняли второе распоряжение, касающееся их тяжелораненых товарищей. Однако когда Ганнон объяснил, какая судьба их ждет, если не будет выполнен приказ, почти никто не возражал. Кто мог пожелать товарищам долгой и мучительной смерти, которая неминуемо постигла бы их с наступлением ночи?

Выстроившись в длинную шеренгу, они пошли через поле боя. После сражения земля превратилась в красную грязь, облеплявшую сандалии карфагенян. Лишь крохотные островки снега остались нетронутыми, ослепительно белые среди красно-коричневого месива. Ганнона ошеломил масштаб прошедшей битвы. Он должен был проверить лишь малую часть поля, где велось сражение, но и тут были тысячи мертвых, покалеченных и умирающих воинов.

Жалкие, скрюченные болью и смертью люди лежали или поодиночке, либо были свалены в кучи, друг на друге, галлы вперемежку с гастатами, ливийцы — с принципами, позабыв вражду в холодных объятиях смерти. Некоторые все еще сжимали в руках оружие, другие же бросили его, перед смертью прижав руки к ранам. Раны от копий в телах римлян. Бесчисленные пилумы, торчащие в телах карфагенян. Столько отрубленных рук и ног, что Ганнона скоро скрутило от приступа рвоты. Вытерев рот, он заставил себя идти дальше. Снова и снова ему казалось, что он видит лица Сафона и Бостара среди искаженных ужасом лиц мертвецов; снова и снова он понимал, что ошибся. Со всей неизбежностью надежда Ганнона найти братьев живыми становилась все меньше, а затем совсем покинула его.

Особенно тяжело было смотреть на искалеченных воинов, потерявших руки и ноги. Те, кому повезло больше, уже умерли, но остальные орали, вспоминая своих матерей, а кровь из страшных ран струилась на промерзшую землю. Убить их было милосердно. Каждый раз, как Ганнон видел это, он с трудом сдерживался, но на смену одному кошмарному зрелищу приходило другое, еще ужаснее. Он не мог смириться со страданиями, которые испытывали карфагеняне. Ему приходилось каждый раз собираться с силами, проверяя раненых, чтобы принять решение, жить им или умереть.

Обычно приходилось выбирать второе.

Скрипя зубами, Ганнон убивал людей, которые корчились на полпути в небытие, придерживая руками выпавшие внутренности и ощущая запах собственного дерьма. Тех, кто лежал, продолжая стонать и харкать кровью, — это означало, что они получили ранения в легкие, и их тоже приходилось добивать. Больше повезло тем, кто кричал и дергался, сжимая разрубленную до кости руку или прижимая рану на пробитой копьем ноге. Их реакция на Ганнона и его воинов была одинаковой, несмотря на то, были ли это ливийцы, галлы или римляне. Они протягивали окровавленные руки, умоляя о помощи. Ганнон бормотал слова утешения воинам Карфагена, римляне удостаивались лишь молчаливого взмаха мечом. Это было намного хуже, чем яростный рукопашный бой, и вскоре Ганнон смертельно устал. Он хотел лишь найти тела братьев и вернуться в лагерь.

Услышав знакомые голоса, звавшие его, Ганнон даже не обернулся. Когда крики стали более настойчивыми, его будто громом поразило. Они были здесь, не далее полусотни шагов, среди воинов Магона. Это чудо, мелькнуло у Ганнона, он все еще не мог поверить, что все четверо выжили в этой гигантской бойне.

— Ганнон? Ты ли это? — требовательно спросил Сафон, не скрывая изумления и радости.

Юноша сморгнул слезы.

— Я и есть.

— А отец? — сдавленно спросил Бостар.

— Он в целости! — крикнул Ганнон, не зная, смеяться или плакать. И сделал и то, и другое. Как и Бостар. Мгновение спустя слезы блеснули даже в глазах Сафона, и все трое крепко обнялись. От них пахло кровью, потом и еще тем, о чем не хотелось задумываться, но их это нисколько не заботило.

На мгновение все их разногласия были забыты.

Единственным, что имело значение, было то, что все они живы.

Ухмыляясь, словно умалишенные, братья наконец смогли разомкнуть объятия. Все еще не веря своим глазам, они ощупывали друг друга, касаясь плеч и рук. Но потом их взгляды неизбежно вернулись на поле битвы. Вместо шума боя их уши заполнили крики. Голоса бесчисленного множества раненых и изувеченных, тех, кто отчаянно хотел, чтобы их подобрали до наступления темноты, ведь тогда их участь будет решена.