Иван Наживин - Кремль

Потом стали наспех разбирать пожарище, чтобы скорее, до холодов, поставить дома. О том, что следовало бы строить город из камня, и думушки ни у кого не было: во-первых, лес был очень дешев, во-вторых, поставить даже самые большие хоромы из лесу можно было в месяц, а в-третьих, каменных дел мастера на Руси были наперечет. Уцелевшие среди огня Успенский собор, царские палаты да каменный двор купца Таракана у Фроловских ворот не особенно убеждали москвитян, что каменные постройки лучше: все одно, внутри все так выгорело, что все надо начинать сызнова… Но Зосима, погоревав над сгоревшими грибками своими, рыбами жирными и прочей доброю снедью, все же велел ставить себе хоромы каменные. Приказные, скорбно помавая главами над сгоревшими бумагами своими, уже вострили перья, чтобы возобновить труды свои на пользу государства Московского и получить скорее от просителей соответственное плодоношение на погорелое место…

И затюкали по черному пожарищу плотницкие топорики… Митька Красные Очи терся среди озабоченных москвитян и жалобно тянул:

– Батюшка боярин, светлые твои очи, милостыньку-то убогому Христа ради…

А ежели кто не давал или давал мало, Митька лаялся…

Великий государь в сопровождении бояр ходил по черным развалинам Кремля и отдавал распоряжения, как ставить новые постройки: Софья права – теперь надо строиться пошире… В некотором отдалении за ним следовали фрязи. К ним только что прибыл новый хитрец, Алевиз, который привез из страны италийской немало новостей.

– Много разговоров идет теперь об этом самом Христофоре Колумбе, который новые земли за морем открыл… – тихонько рассказывал Алевиз, высокий, худой, с длинной бородой римлянин. – Он поплыл от наших берегов прямо на запад, а вышел, как сказывают, в Индии, повыше реки их Ганга. И народ там будто кожей красный, а в голове перья воткнуты, и ничего по-нашему не понимает. И говорит Христофор, что земля совсем не шар, как раньше думали, а скорее вроде груши, и на соске ее, где стебель-то выходит, и расположен будто рай…

– Ну а в Риме как дела? – спросил веселый Солари.

– А в Риме столпотворение вавилонское… – отвечал Алевиз. – Пьют и бесятся с утра до ночи. И во главе всего святой отец стоит. Теперь он придумал новую игру: назовет к себе куртизанок голых да своих гвардейцев и устраивает состязания в любви, причем победители получают из рук святого отца награду…

– Вот все о соединении-то церквей толковали, – тихонько засмеялся Солари. – В самом деле, если бы его святейшество Александра Шестого да здешнего Зосиму соединить, толк был бы!..

– Ну, что там Зосима!.. – пренебрежительно усмехнулся Иван, органный игрец, ставший настоящим москвитянином. – Зосиме только бы пожрать пожирнее да напиться, у него выдумки совсем нет. Это мужик простой, безобидный… Нет, а вот его святейшество-то со своими затеями, этот потешил бы православных!..

Все тихонько рассмеялись.

– Аристотель, поди-ка сюда… – позвал дьяк Федор Курицын Фиораванти, уже выпущенного из тюрьмы. – Великий государь насчет кирпича спрашивает…

Почтительно согнувшись, Фиораванти поспешил на зов…

А тем временем на Тайницкой стрельнице закоптевшей, над светлой рекой, сидело двое. Тихо беседуя, они точно не замечали ни страшного разрушения вокруг, ни нудного запаха гари и испражнений, ни пестрого и шумного табора погорельцев по берегам реки. Один из собеседников был маленький боярин Тучин, постаревший и точно изнутри лампадочкой освещенный, а другой – старец Нил в бедном монашеском одеянии своем, такой же черный, как и башня, на которой они сидели. Нил тоже заметно похудел, постарел, но силой напряжения чрезвычайного теплились его спрятавшиеся за мохнатыми бровями глаза. Он усердно трудился в глуши своей над «Преданием своим учеником о жительстве скитском». Недавно один из иноков-соседей взял у него творения иже во святых отца нашего аввы Исаака Сириянина да нечаянно и сожег свою келию и все книги, что в ней были. И вот Нил сплыл до Ярославля Шексной с мужиками на плотах, а затем пешечком притащился и в Москву, чтобы добыть тут нужную ему книгу… Нил очень сдружился с маленьким боярином и любил беседовать с ним: тот был дерз душою, и глубок, и светел, и мягок сердцем, как голубица. Сомнений Нила он не знал: его мысль нащупывала в безбрежных полях жизни все новые и новые пути, дерзала, окрыляясь, все более и без колебания рушила то, что по исследовании оказывалось негодным. Маленький боярин совсем не заботился о том, что будут о его откровениях думать люди: он ощущал душу свою как источник света, в котором, радуясь, может купаться всякий… Об этом говорили они и теперь, над светлой рекой, сонно текущей среди черных холмов вдаль. А вокруг, по развалинам, уже хлопотали люди, заботились, терзались, бранились…