Борис Тумасов: Гурко. Под стягом Российской империи

— Бисмарк прав, физически я развалюха, но мозг мой по-прежнему ясен и гибок. Железный канцлер, любезный Петр Андреевич, отплачивает нам валютой за валюту. Он не забыл тот день и час, когда мы с государем помешали пруссакам промаршировать по земле Эльзаса и Лотарингии и поставить на колени французов… Сегодня Бисмарку нет нужды прикрываться заявлением о вековой дружбе между Берлином и Санкт-Петербургом. Выдержав паузу, добавил: — Подобные откровения председателя конгресса заставляют нас, любезный Петр Андреевич, быть готовыми ко всяким неожиданностям и проявлять осторожность и твердость.

Минул месяц…

Месяц российская делегация в полном одиночестве отражала ежедневные атаки европейской дипломатии, где оружием служили шантаж и угрозы.

13 июля 1878 года Берлинский трактат наконец был подписан.

Перед отъездом в последний день князь провел за письменным столом. Он готовил отчет о конгрессе.

Давно отцвели липы на Унтер-ден-Линден, но приторно-сладкий дух, замешанный на сырости Гольфстрима, еще носился в воздухе.

Из открытых дверей ресторана вырывалась музыка и гул голосов.

Горчаков встал, подошел к окну. Блекло горели газовые фонари, щедро светились рекламы магазинов, уличные торговки продавали горячие сосиски и бутерброды, жарили на мангалах каштаны…

Утром российская делегация покинет Германию. Князь неважно чувствовал себя в Берлине, дышалось с трудом, легкие свистели, как дырявые кузнечные меха. Особенно болели ноги. Иногда недомогающий российский канцлер не присутствовал на заседаниях конгресса, и тогда к нему являлся Шувалов с докладом и испрашивал совета…

По ту и другую сторону улицы тек говорливый людской поток. Катили по булыжной мостовой экипажи, фаэтоны, проезжали верховые. Цокали копыта, стучали кованые колеса карет…

Горчаков вернулся к столу, записал: «В Берлине Бисмарк оставил нас в изоляции перед представителями Австро-Венгрии и Англии…»

И снова князь мысленно перенесся к работе конгресса. При открытии Бисмарк фарисейски призывал делегатов к взаимному уважению и уступкам, на что Горчаков заметил Шувалову:

— Железный канцлер выступает, как частный маклер, однако его язык выражает нечто противоположное тому, о чем он думает.

Дьюла Андраши уже в первой речи подверг сомнению необходимость существования самостоятельного болгарского государства с соответствующими границами. Австрийского министра поддержал Бисмарк. Обратив взгляд на Горчакова, он как бы задавал ему вопрос:

— Стоит ли России рисковать, балансируя на грани войны с соседней великой державой из-за большего или меньшего протяжения границ Болгарии?

Отбросив английскую чопорность, лорд Биконсфилд держался вызывающе. Его речи были крикливыми, запальчивыми. Он обвинял Россию в концентрации армии под Стамбулом, на что Горчаков ответил ему невозмутимо:

— Дунайская армия продолжает оставаться на исходных позициях, и тому виновница Англия. Она подстрекает Порту. Но я бы хотел задать вопрос сэру лорду Биконсфилду: зачем британские дредноуты маневрируют у Босфора и объявлен призыв резервистов в английскую армию? И еще, господа, вам прекрасно известны факты массовой резни христиан в Оттоманской Порте, как на Балканах, так и на Кавказе. Разве вы желаете повторения кровавой оргии?

Почти на каждом заседании Горчаков твердил:

— Пока не создана независимая Болгария, российские солдаты останутся на Балканах для поддержания порядка…

Опасения Горчакова сбылись. На конгрессе Россия оказалась в изоляции. Он, министр иностранных дел, почувствовал это на первых заседаниях…

Князь недоволен собой, болезнью, его раздражал состав российской делегации. Он хотел взять в Берлин Игнатьева, но государь навязал Шувалова. Убри оказался безгласной личностью. Военный советник генерал Анчурин не имел голоса.

Ни Черногорию, ни Сербию не допустили к участию в конгрессе, игнорировали их государственные интересы.

— Да-с, — вздохнул Горчаков, — Биконсфилд и Андраши сыграли в одну дудку.

Российскому министру иностранных дел передали разговор, состоявшийся между Биконсфилдом, Андраши и Деказом на приеме в английском посольстве.

— Наша цель — ликвидировать победу России, — сказал британский премьер.

— Только ли? — удивился француз.

— И укрепить наше влияние на Ближнем Востоке, герцог, — закончил Биконсфилд.

В разговор вмешался Андраши:

— Австро-Венгрию волнует Западная Европа и особенно Балканы. Мы обязаны предотвратить создание нового славянского государства.