Юрий Борев - Фарисея. Послесталинская эпоха в преданиях и анекдотах

Вскоре министром культуры назначили Пономаренко. Приехав во МХАТ, он сказал Кедрову: «Пусть „Залп“ пока идёт, но не часто, и чем меньше там будет Сталина, тем лучше».

Доктор Барткявичюс отказался делать криминальный аборт любовнице какого-то чекиста и угодил на десять лет за враждебную деятельность. Он сидел в Вятлаге и говорил: «Мне лучше, чем китайским добровольцам в Корее».

В марте 1953-го передали сводку о состоянии здоровья Сталина. Там была фраза: «…дыхание Чейн-Стокса». Заключённым очень хотелось узнать, что будет с вождём. Они собрали всех врачей лагеря на консилиум в одном из бараков, а сами ждали снаружи. Наконец из барака показался Барткявичюс и сказал: «Физдец!» Лагерь грохнул: «Ура!»

Этот эпизод был столь значительным в жизни заключённых, что один из них, физик, выйдя на свободу, написал серьёзную монографию и посвятил её академикам Сахарову, Ландау и «доктору Ченстокову».

Когда в лагерь пришло известие о смерти Сталина, начальство растерялось: заключённых три дня не выводили на работу и даже пищу приносили в бараки. Пополз слух: «Усатый хвост откинул». На четвёртые сутки двор оцепили усиленными нарядами и выпустили заключённых из бараков. Поднялся страшный шум, из которого постепенно стало слышно одно слово: «Подох! Подох! Подох!»

Бывший заключённый, критик Аркадий Белинков, рассказывал мне.

Зекам долго не сообщали о смерти Сталина. Потом провели общее построение и начальник лагеря сказал: «Умер вождь народов товарищ Сталин. Шапки снять и молчанием почтить память умершего». Заключённые сняли шапки и молча подбросили их вверх.

В толпе, идущей прощаться с телом вождя, царила агрессивная скорбь. В любую минуту толпа готова была опрокинуть грузовики, преграждавшие путь к Колонному залу. Одна из участниц события рассказывала: «Нас, учеников старших классов, пропустили без очереди. Я вошла в Колонный. Всё завешено красными и чёрными полотнищами, усыпано цветами. Навытяжку, не шелохнувшись стоят солдаты. И вдруг один из них озорно подмигнул мне».

Рокоссовский сложно относился к Сталину. Он не мог простить ему 1937 года, гибели цвета армии и собственного ареста. И всё же, как и многих военных, что-то его привлекало в Сталине. На похоронах генералиссимуса маршал плакал. Впрочем, слёзы, как и смех, могут быть заразительны.

Когда умер Сталин, директорша школы велела детям встать на колени перед его портретом и плакать. Те, у кого это не получалось, поощрялись подзатыльниками.

Иосиф Бродский сказал: «Я сомневаюсь, что в мире был убийца, о котором плакали бы так много».

Сталина оплакивали почти все, даже те, у кого он расстрелял отцов и мужей, сослал матерей и сестёр, отнял детей. Анна Ахматова сказала: «Наркоз пройдёт».

Когда умер Сталин, я «вместе с народом» плакал. Вечером 4 марта по радио передавали последнюю сводку о состоянии его здоровья: коллапс… Я был в это время по делу на квартире моего начальника — заведующего отделом теории Института мировой литературы Якова Эльсберга. Я не мог осмыслить невероятное и пробормотал: «Сталин умирает?!» Эльсберг, которого несколько лет спустя исключат из Союза писателей за то, что он много сделал, чтобы 37-й год для интеллигенции начался раньше и продлился до 53-го, смотрел на меня саркастически.

Не знаю, что было лучше в ту пору: моё глупое горе или его цинизм. Было непонятно, как Сталин, с именем которого моё поколение входило в жизнь и жило, может умереть. Мы уже тогда знали о сталинской эпохе многое из того, что известно сейчас. Но, зная почти всё, мы не знали почти ничего, потому что знание фактов, не объединённых правильной концепцией, не есть знание. Кроме того, эти факты тогдашние наши воспитатели и авторитеты, газеты и радио умело и настойчиво истолковывали как свидетельство мудрости и величия Сталина. И шаг в сторону от этого истолкования был равнозначен побегу заключённого, по которому открывали огонь без предупреждения. Наше сознание из чувства самосохранения не позволяло себе отходить от парадигмы, с которой оно родилось и росло и которая всё противоречащее ей искусно представляла как случайное, нетипичное, не выражающее сути нашего движения вперёд…