Д. Коштолани - Нерон

Еще долго стояли они лицом к лицу.

Нерон с изумлением взирал на сверженного престолонаследника, у которого он отнял все: и венец, и счастье. Он, император, стремящийся обладать всем — обращается к этому юноше, не желающему ничего, познавшему более горькие муки, чем потерю трона, обращается к божественно-безмолвствующему поэту, к красноречивому немому… Британник с каждым мгновеньем казался величественнее, непостижимее и таинственнее; его ограбили, а он стал еще богаче. Если бы он чего-нибудь хотел — можно было бы подступиться к нему. Но он ничего не желал и был, как ветер, неуловим.

Солнце заходило. Последние его лучи, пробиваясь сквозь листву деревьев, увенчали голову Британника волшебным сиянием, и она с выражением неземного величия вырисовывалась на фоне темного зала. Вокруг его лица лег венец из нетленного золота. Нерон выдержал в течение нескольких мгновений это зрелище. Потом он стал между братом и струившимися на него лучами. Британник как будто вмиг увял. Лицо его сделалось черным. Он был словно уничтожен тенью императора.

Нерон спустился в сад. Он обычно проводил там сумерки близ фонтана, распылявшего в воздухе прохладные брызги; журчание струй вызывало в впечатлительной душе Нерона грезы.

Он смотрел на Эсквилинский холм, где еще недавно простиралось кладбище бедняков и рабов, с зиявшими общими могилами, зачумлявшими в жаркие дни весь Рим. Ввиду вспыхнувшей лихорадки, поглотившей неимоверное количество жертв, Меценат, покровитель наук и искусств и общественный деятель, решил превратить кладбище в городской сад. Теперь там резвились дети: мальчики подбрасывали треугольные мячи или катали железные обручи; девочки играли в кустах в прятки.

Многовековой отдых плодотворно повлиял на землю могильных насыпей. Ряд поколений удобрял почву своими телами, и каждый куст и цветок вырастал здесь особенно пышно.

Садовники едва поспевали полоть сорные травы. Из-под земли упорно пробивались ростки; вокруг колонн обвивалась зелень; ползучие растения дерзко обнимали мраморные тела богов, прильнув к ним чашами и колокольчиками своих цветов.

Сила бывших жизней, казалось, трепетала в листве и горела в траве рубиновыми, аметистовыми и топазовыми цветами.

К вечеру поднимался такой дурманящий аромат, что у посетителей начинала кружиться голова.

Лилии отравляли сад тяжелым благовонием, напоминавшим запах человеческого тела. В эти часы на заколдованной горе показывались ведьмы, стекались колдуньи… Босоногие, подобрав подолы, они искали безвестных могил, приносили в жертву богам козлиную кровь, взрывали землю длинными ногтями и искали той редкой травы, из которой некогда настояли для Калигулы волшебное питье, отнявшее у него разум.

Император опустился на скамью. Он созерцал великолепие природы и вслушивался в плеск фонтана, как всегда ища вдохновения в его ритмичной звонкости. Он обдумывал новые сцены своей драмы, которые намеревался вечером написать. Но в этот день работа не подвигалась. Он был в лихорадочном состоянии. Мысль его притупилась; ничто не приходило на ум. Он видел лишь Британника, слышал лишь его голос. Нерон сознавал, что до сих пор еще никогда ни с кем не вступал в такую борьбу. Он втихомолку продолжал спорить, давал отповедь невидимому противнику и временами как бы порывался обезоружить его… Он уже не помнил, что говорил брат, однако каждый фибр его тела трепетал при мысли о нем.

Вечером император был мрачен и отослал своего учителя музыки Тэрпния; он был утомлен и не мог заниматься.

На следующий день Нерон опять отказался от игры на арфе.

Старый грек Тэрпний, отрезвлявшийся, лишь когда брал в руки инструмент, посоветовал императору для восстановления сил прибегнуть к вину. Тэрпний опирался на собственный опыт: пьянствуя с утра до вечера, он был убежден, что именно вино вводит его в храм музыки и извлекает из его пальцев потоки звуков. Нерон попробовал последовать его совету, но лишь окончательно потерял трудоспособность. Состояние его вместо того, чтобы улучшиться — ухудшилось.

В один прекрасный день он заподозрил в себе тяжелую болезнь; это его тем более озадачило, что он прежде не испытывал никаких недомоганий: организм его до сих пор отличался удивительной выносливостью.

Он не знал, к кому теперь обратиться. В богов он не верил и в кругу друзей отпускал на их счет непочтительные шутки. Не доверял он и лекарям, которых называл сообщниками богов. Правда, в начале своего царствования он основал на Эсквилине высшую школу медицинской науки и назначил Андромаха, приверженца Гиппократа, придворным лекарем. Вместе со своими учениками Андромах обходил город, посещая больных.