Юрий Когинов: Татьянин день. Иван Шувалов

— В ночные часы? — зачем-то переспросил Миних и на секунду помедлил с ответом. — Ах, ваша светлость, теперь наверняка не припомню. Однако я всегда любые свои действия предпринимал, исходя из обстоятельств. В том числе и в тёмное время суток... Меж тем не наскучил ли я вам своим старческим несдержанием? Не поговорить ли нам о чём-либо ином, скажем, о прекрасных дамах? Признаться, я и в мои шесть десятков к сему предмету привержен не менее, чем к ратному ремеслу.

Проводив домой жену и сына, которые с другими знакомыми присутствовали у герцога на ужине, Миних тотчас направился к своему адъютанту подполковнику Манштейну. Это был его главный, так называемый генеральс-адъютант, проведший с фельдмаршалом не одну кампанию.

— Смею заметить, ваше сиятельство, судя по вашему позднему визиту ко мне, вы решились.

— Да, — коротко отозвался фельдмаршал. — Теперь только остаётся получить её окончательное согласие. Собирайтесь, Манштейн, спешим к ней.

Было три часа ночи. Только что зарождался новый день — воскресенье, девятое ноября 1740 года. Карета с фельдмаршалом и его адъютантом въехала в задние ворота Зимнего дворца. Как было условлено, они оказались незапертыми.

Несколько лестничных маршей, и Миних, пройдя гардеробную, постучал в дверь фрейлины Юлианы Менгден. Та быстро вскочила с постели и, отворив дверь, тут же начала одеваться, хватая невпопад юбки и платья, которые она старалась надеть поверх ночной рубашки.

— Принцесса уже легла, тс-с! — приложила палец к губам её любимица фрейлина. — Но я её тихонечко разбужу, если вы, господа, дадите мне как следует одеться.

— Милочка, не тратьте попусту драгоценное время. К тому же, баронесса, со мной, стариком, нечего церемониться: ваши прелести ничего не потеряют, даже если вы останетесь в том, в чём спали. Наоборот. Или я не прав, Манштейн?

Девушка пунцово покраснела и, прижимая к груди что-то из своей одежды, выпорхнула из спальни.

— Простите, ваше сиятельство, — просунула она голову в проем двери, — но как мне доложить о вас её императорскому высочеству: что за причина столь позднего, если не сказать слишком раннего, вашего появления?

— Причина? — гаркнул фельдмаршал, забыв о конфиденциальности своего визита, и тут же перешёл на шёпот: — Доложите её высочеству о том, что дело идёт о её благополучии. Этого, надеюсь, будет достаточно, чтобы её высочество всё поняла.

Бесцеремонность, с какою Миних в столь поздний час явился во дворец, имела, можно сказать, свои основания. Герцог Бирон, став регентом, назначил именно его, старого фельдмаршала, своим доверенным лицом для сношений с родителями того, кто значился на престоле, — с принцессою Анной Леопольдовной и её мужем принцем Антоном Ульрихом.

Герцог был уверен в преданности старого воина с той самой минуты, когда у одра умиравшей императрицы Миних твёрдо заявил о своей приверженности именно ему, Бирону.

Имелось и другое объяснение сего высокого назначения. Как цинично объяснил герцог себе и самым приближённым к нему, сей военачальник слишком стар, чтобы он мог вступить в некие предосудительные отношения с молодой и, он знал, падкой на амурные приключения принцессой. Когда-то он сам чуть ли не склонил юную Анну Мекленбургскую к тому, чтобы она уступила его желаниям. Но вскоре отошёл в сторону, узнав, что та, уже помолвленная с будущим своим мужем, отдалась соблазнительному польско-саксонскому посланнику.

Меж тем, узнай Миних о слишком оскорбительном суждении герцога о его мужских достоинствах, он мог бы смертельно оскорбиться. В свои шестьдесят он не только не выглядел старой развалиной, но, напротив, был ещё пылок, как юноша, и даже слишком чувствителен к прелестям молоденьких женщин. Черты его лица всё ещё оставались красивы, он имел высокий рост, был по-прежнему строен, а в движениях его был чуть ли не избыток ловкости и любезности. Более того, в танцах, к примеру, он мог заткнуть за пояс самых восхитительных молоденьких кавалеров.

С Анной Леопольдовной и её любимой фрейлиной Юлианой Менгден фельдмаршал и впрямь быстро установил, что называется, самые близкие и доверительные отношения. Но не в том смысле, как мог бы подумать циник Бирон. Врождённая любезность, весёлый нрав, помноженные на безусловный и немалый опыт старого дамского угодника, сделали так, что принцесса и её умная подруга полностью доверились ему не как лицу, приставленному к ним Бироном, но, напротив, как их подлинному другу и возможному защитнику.