Юрий Когинов - Татьянин день. Иван Шувалов

— Так вот, ваша светлость, — разжёвывая свинину, азартно продолжал Миних, — представьте себе: Гданск, сия неприступная крепость, за стенами которой укрылся подлый король Станислав Лещинский [1] Лещинский Станислав (1677 — 1766) — польский король (занимал трон в 1704 — 1711 гг.). Ставленник 1Нвсции. Не получил признания у себя на родине. Выдал дочь за французского короля Людовика XV, с помощью Франции возвращён на престол. Однако во время войны за польское наследство (1733 — 1735) вынужден был покинуть страну. ... Уже и осень промозглая с её проливными дождями минула. С Балтийского моря ударили снежные заряды пополам с солёною водой, а цитадель — стоит. Надежда матушки императрицы Анны Иоанновны — Царство ей Небесное — наша долготерпивица армия расстроена и холодом и гладом. Сколько ж топтаться ей, разутой, раздетой, вымученной вконец, у стен непокорной цитадели, куда её привёл Ласси да и, считай, бросил на произвол судьбы! И вот в ту же безвыходную пору славная наша императрица высочайшим указом своим направляет меня на сей безнадёжный военный театр, без сомнения полагая, что только я, Иоганн Бурхард Христофор Миних, вырву из рук судьбы долгожданную победу и славу.

Осанистое лицо фельдмаршала, разгорячённое венгерским, и впрямь походило на огненный лик Марса — так оно было грозно и одновременно прекрасно. Но Бирон, только мельком взглянув на воинственный лик сотрапезника, по своей привычке отвёл глаза в сторону.

«Неисправимый хвастун и наглец! — с отвращением произнёс про себя регент. — Знает ведь, что ежели б не я, не оказался бы сей полководец в который раз удачливым баловнем судьбы. Да, к умелому и отличному генералу Петру Ласси фортуна в тот тысяча семьсот тридцать четвёртый год повернулась, можно сказать, задницею. И стало ясно как день: никто гданский орешек не разгрызёт, будь военачальник и семи пядей во лбу. А тут, при дворе, этот интриган, того и гляди, всецело влезет в доверие Анны и даже мне, всесильному, подставит ногу. Вот тогда-то не она, не светлой памяти императрица, а я, герцог Бирон, настоял направить тебя под Гданск, чтобы ты, негодник, свернул там себе шею. Только, видать, я ошибся: не считая трупов и крови, ты взял-таки сию цитадель... Однако к чему бы тебе нынче вспоминать за столом то, что произошло уже более пяти лет назад? Неужто в знак того, что, как в ту пору, так и теперь, ты почуял верх надо мною, почитай, первым лицом в государстве Российском?»

Меж тем фельдмаршал ни словом, даже ни полусловом не подтвердил подозрение герцога. Поглощая невероятное, как всегда, количество еды и питья, он продолжал и продолжал вспоминать свои ратные подвиги, не вкладывая в свой рассказ, казалось, никакого потаённого смысла.

— Так вот... — Вилка вновь ловко поддела подрумяненный свиной бок, и нож в мгновение ока откромсал от него нежный, исходящий аппетитным соком ломоть. — Прибыл я, значится, к Гданску. Армия — одна рвань. Насчитал двенадцать тысяч поникших духом солдат, четыре пушки и две гаубицы. Со стен крепости — я это видел в подзорную трубу — ляхи издеваются над нами: на-кась, мол, выкуси... Но я приказал: штурм!

Никто из сидевших за ужином у Бирона, если бы и захотел, не смог бы остановить Миниха. А что, разве не они, гости регента, сами вызвали его, полководца, на давние воспомимания? Да и кто иной, если не он, Миних, может считаться истинным носителем ратной русской славы, первейшим и самым храбрым военачальником? Да вот хотя бы самая яркая его звезда, восшедшая на небосклоне всего год спустя после Гданска, — Очаков!

Сколько веков длилось сие противостояние — крымских ханов и русских богатырей! Пётр Великий потерпел поражение и чуть самолично не сложил голову в причерноморском походе. Он же, Миних, проник в Крым и взял гордость крымских татар — ключ-крепость Очаков.

Да вот же, если не хозяин славного гостеприимного дома, то родной брат его, Карл Бирон, участвовал в том геройском походе и подтвердил бы каждое выражение фельдмаршала, коли бы теперь находился не далеко отсюда, в Москве, а сидел бы рядом со всеми в покоях герцога в Летнем императорском дворце.

«Брат мой был в том походе, то — правда, — мысленно отметил про себя герцог. — И свидетельствовал предо мною не раз, что не даровитость и мужество Миниха, а случай не дал потерять всю армию в крымских степях, а затем в гнилом Сиваше. Задыхаясь в сыпучей пыли, падали люди и скотина — воды, хоть каплю воды! Гибель грозила неминуемая и при штурме Очакова, ежели бы не взрыв пороховых магазинов в самой крепости, истребивший разом более шести тысяч его защитников. А он и это — себе в заслугу... Но к чему так распетушился, сидючи за столом и геройски расправляясь со снедью? К чему вся эта воинственность и абрис Марса на испитом и блудливом лице старого сатира? Не замышляет ли чего супротив меня? А ведь не так давно не кто иной, как фельдмаршал граф Миних, твёрже других заявил: передать регентство герцогу Бирону».