Юрий Когинов - Татьянин день. Иван Шувалов

И при всём при этом — галантный французский разговор с какими-нибудь иностранными послами, когда приглашалась, к примеру, во дворец кузины — императрицы Анны Иоанновны, и искренний восторг от спектаклей итальянской труппы.

Впрочем, с восемнадцати лет Елизавета — круглая сирота. После смерти отца не стало матери, старшей сестры Анны.

Когда вместо неграмотной своей матушки императрицы составляла, а затем подписывала её завещание в пользу внука отца, Петра Второго, не знала ещё, что сиротою станет и для своей страны. Ведь после внезапной кончины того самого Петра Второго возникла забота: кому отдать трон. А она, родная кровинка великого императора, была рядом, на глазах у всех сановитых особ; молва же, ими пущенная, как отрезала: «В блуде зачатая и сама пребывающая в блуде...»

Ладно, пусть родилась, когда родители ещё не были повенчаны. Но к себе в душу не позволит никому, чтобы погаными руками... Кто мил мне, того и люблю!

Ан и этим не защитилась. Гвардейца Алёшку Шубина, что оказался единственным светом в оконце, отняли и сослали на край земли — на Камчатку. Теперь, не таясь ни от кого, держит подле себя тоже отраду единую — бывшего малороссийского казака Розума.

Что ж, негожа вам на троне, отныне царство моё — мой дом. Только бы оставили меня в полном покое...

Кутаясь в белый пуховой платок, прошла по комнате.

«Зябко. И чтой-то зима нонче выдалась ранняя? А дров запасли, как на грех, мало. Лодыри все вкруг меня, нет чтобы умом раскинуть да самим обо всём заранее подумать: чем топить, какую провизию вдоволь на зимнюю пору заложить, чтобы потом не скакать как оглашённым по всем поместьям в поисках нужного провианта. Однако куда и скакать-то? Во всех моих имениях — голь, хоть шаром покати. Едва наскребаю, чтоб только свой двор содержать. Знать, потому и дров нынче завести не сумели в нужной плепорции. Да не старики ещё — перезимуем! Эк, какая беда — первый морозец. Зато лицо будет жарче гореть. А я, признаться, люблю, когда щёки у девок что розаны, да и самой приятственно чувствовать в себе силы неизбывные. Эхма, где наша не пропадала!..»

— Эй, кто там?.. Ты, Маврутка, возвернулась? Вели, милая, заложить возок — к ней отправлюсь. А допрежь к ним, соколикам, выйду. С какой такой стати мне, дочери Петра, от них, солдатушек, хорониться? Я к ним в гости хожу, теперя они — ко мне.

И как была в простеньком домашнем платьице из белой тафты, подбитой чёрным гризетом, да с шерстяным платом на плечах, так и объявилась на крыльце.

И вмиг колкий студёный воздух точно распороло дружным кликом:

— Виват, матушка Елизавета Петровна!

И почувствовала, как запламенели её щёки.

— Спасибо, братцы! Спасибо, что не забываете. А я о вас завсегда помню. — И в руку знакомого, оказавшегося рядом сержанта-гренадера ссыпала несколько золотых. — Вот все, ребята, что оказалось в доме. Разделите промеж себя по-божески, чтоб никого не обидеть, да и выпейте за меня, дочь Петра.

Гул возбуждённых голосов покрыл её слова. А она, вновь зардевшись, неожиданно, о чём ранее никогда даже и не думала, вдруг отметила про себя:

«Сколь их тута, у моих дверей? Десяток, полтора, два? Наверное, никак не более было прошедшею ночью там, в Летнем саду, а как ловко всё там спроворили. Что ж, коли придёт нужда, сие предприятие и мне может сослужить службу...»

К покойной императрице так не ездила, как зачастила к новой правительнице. И, как самая близкая родня, — с подарками.

И теперь, летом 1741 года, так, вроде бы ни с того ни с сего, поцеловав в щёчку Анну Леопольдовну, надела на её руку золотой браслет:

— Ваше императорское высочество, тебе — от меня. Ото всей души.

— Спасибо. Но к чему такой дорогой презент — не именинница я, чай, и не разродилась ещё очередным дитём... Небось опять в долги влезла, мотовка?

Елизавета смущённо опустила голову:

— Имеется должок. Как вы, ваше высочество, меня и просили, я привезла все свои счета, по которым вы, помнится, соблаговолили всё оплатить. А браслет — это другое. Это — от души. Помните, какой дорогой браслет подарили вы мне на девятнадцатое декабря, в день моего рождения? Да к нему от лица его императорского величества — осыпанную камнями золотую табакерку с гербом.

— Ты тоже, помнится, поднесла мне подарок, которым не перестаю восхищаться. Вон, видишь, на шкафу твоя ваза стоит. Где только ты тогда, когда я родила императора Ивана, сей предмет выглядела?