Валентин Азерников - Долгорукова

— Я не помню, что было второго.

— Неправда. Мы договорились, что я приеду вечером, а ты не открыла мне. Где ты была?

Катя молчала.

— Катя, это серьёзно, в тот раз ты отговорилась шуткой, но теперь мне не до шуток. Наши отношения становятся предметом шантажа. По твоей милости. То ты говорила, что её потеряла, то она закатилась, то ты забыла её надеть, а теперь вот выясняется — ты её подарила кому-то.

— Саша, неужели ты веришь этой гадости?!

— Я не хочу верить, не хочу. Но ты всё делаешь, чтоб я поверил. Где ты была в тот вечер, когда я приезжал?

Она помолчала, взглянула на него в нерешительности.

— А ты не будешь сердиться?

— Я уже сержусь. Я могу только перестать сердиться, если ты объяснишься.

— Я с Мишей была в ресторане. Цыган слушали.

— Как цыган? Каких цыган?

— Обычных. Которые поют. Это очень модно теперь. И, верно, обронила там. А кто-то нашёл.

— Но как же ты могла уехать, если мы договаривались, что я приеду?

— Ты сказал — может быть. Если сможешь вырваться. А мне было так тоскливо в тот вечер. Я всё время одна, всё чего-то жду. Другие живут, а я жду жизни.

— По-твоему, цыгане — это и есть жизнь?

— А что ж, и они. А что я вижу? Четыре стены, карету, короткие прогулки, иногда бал или театр, и то все смотрят как на прокажённую.

— Катя, но ты же понимаешь, что я и рад бы чаще видеть тебя, но у меня обязанности, долг...

— Да, да, конечно. У тебя обязанности, долг, дела, приёмы, совещания — у тебя всё, а у меня ничего.

— Почему ничего? А наши свидания?

— Да, да, свидания — тайком, наспех, между министром и послом.

— Ты несправедлива, Катя. Я делаю всё, что могу, больше, чем могу. Я отдалился от жены, детей, братьев, я отстранился душой от реформ, которые сам же и начал, а без меня их с радостью похоронят. Ты — моя семья, моё будущее, всё рядом с этим не обязательно и скучно. Я гоню время от встречи до встречи, я загадываю их, я живу или прошлой встречей или новой, у меня не стало настоящего времени, хотя это противно Богу, я чувствую вину свою перед Ним и молюсь каждый день, чтоб Он простил меня. Он может гневаться на меня. Он — да, но ты?.. Зачем ты?

— Затем, Саша, что я живой человек и вижу, как живут другие женщины, мои подруги по Смольному. Все уже замужем, у них семьи, дети, они думают о будущем, а я, о чём я думаю?

— Мне казалось, ты думаешь о нас, обо мне.

— Да, да, конечно. А ты?

— Я?

— Ты обо мне думаешь? Нет, не в чувственном смысле, а в практическом?

— Практическом? Я же поклялся тебе: как только смогу...

— Саша... Ты же христианин. Ты же не можешь хотеть, чтобы другой человек... — она не договорила.

— Что ты! Господь с тобой! — ужаснулся Александр.

— А как же ещё ты сможешь... — она снова не договорила.

Он замолчал, отвернулся. Потом сказал глухо:

— Ты хочешь выйти замуж?

— Александру Сергеевну ты ж выдал.

— Ты хочешь — как она? — Катя не ответила. Он повернулся к ней. — Отвечай. — Она молчала. — И уехать как она?

— Ты же сам услал её мужа губернатором в Варшаву.

— Ты хочешь, чтоб мы расстались?

— Нет, — не сразу ответила Катя.

— Чего же ты хочешь?

— Быть в равных с тобой обстоятельствах.

— Чтоб ты тоже изменяла мужу? — Она не отвечала, отвернувшись. — Но это будут не равные обстоятельства, — сказал он ей в затылок. — Мария Александровна болеет, мы с ней... — он помолчал. — А твой муж... — его голос прервался. — О, Господи, я только подумаю — кровь в голову бросается. — Он отошёл, постоял, прижавшись лбом к холодному стеклу, потом повернулся к ней. — Ладно, давай прекратим этот разговор. Ты свободная женщина, Катя, ты вольна распоряжаться своей судьбой, если... если ты теперь считаешь, что я уже не твоя судьба. Быстро ты переменилась.

— Я не переменилась, Александр Николаевич.

— Полно, Катя, я не мальчик, я чувствую, что-то между нами пролетело. Я не знаю — что. Может, и ты сама не знаешь. А может, знаешь, да не говоришь. Ладно, пусть. Я не буду более досаждать тебе своей настойчивостью. Захочешь увидеть меня — дай знать. Через Александра Михайловича, ты знаешь, как его найти. Прощай. И хранит тебя Бог...

Александр в сопровождении Рылеева и Шувалова совершал свою обычную утреннюю прогулку.

— И ещё, Ваше величество... — Шувалов искоса взглянул на Рылеева. — Я бы посоветовал усилить охрану Вашего величества во время прогулок. Здесь, в окрестностях, замечены подозрительные личности, могущие входить в число разыскиваемых нигилистов. И я бы даже просил Ваше величество о сокращении этих прогулок.