Анатолий Карчмит - Рокоссовский. Терновый венец славы

Солнце приподнялось над зааргунскими горами и начало потихоньку припекать, когда «газик» прошел около двадцати километров.

По сторонам, среди нескончаемого разноцветья, то здесь, то там попадались большие стада джейранов. Завидев машину, они поднимали кукольные головки с большими ушами и, почуяв опасность, как по команде, поворачиваясь к незнакомцам белыми хвостиками и делая отчаянные прыжки, мгновенно исчезали. За ними лениво трусили волки, показывая своим видом: все равно от нас вы далеко не уйдете.

Охотничий азарт Рокоссовского тревожил его душу, но до сезона еще было далеко, поэтому пришлось сдерживать эмоции.

«Какая же все-таки кудесница природа, — подумал он, — все предусмотрела до мелочей. Каждое живое существо старается убежать от гибели. А ведь оно приходит к этому не на опыте, а благодаря врожденной любви к самому себе. Животное понимает, что хорошо, что плохо. Заяц убегает не от сороки, не от вороны, а от известного ему коршуна. Видимо, первое, что дала природа живому существу для выживания, — это любовь к себе и приспособление к окружающей среде».

— О чем задумались, Константин Константинович? — спросил Колесник.

— О жизни, — вяло ответил Рокоссовский и, оживившись, спросил: — Ты лучше скажи, Никон, какая рыба водится в верховьях Аргуни?

Казалось, этого вопроса начальник отряда только и ждал.

— О, осмелюсь доложить — в здешних краях нет лучше места для рыбалки. — У Колесника разъехались губы в улыбке. — Разве что с таким рыбным местом может потягаться Байкал-батюшка.

— Насчет Байкала не говори. Я там не раз ловил омуля. Прелесть, а не рыбалка.

— В верховьях Аргуни, — хвастливо продолжал Колесник, — дно илистое и очень кормное для рыбы. Сазаны там, как бревна, сомы — от одной морды оторопь берет, караси попадаются величиной с лопату. Знаю все это — сам ловил. Это очень лакомое место для рыбаков.

— Порыбачим за милую душу, — улыбнулся Рокоссовский. От предвкушения отменной рыбалки приятная теплота всколыхнула его сердце.

— Константин Константинович, почему вы сами не ведете машину? — спросил Колесник и авторитетно присовокупил: — Тут куда ни кинь — дорога ровная, как стол, ни тебе рытвин, ни даже бугорков — катись себе куда глаза глядят.

Рокоссовский ничего не ответил и приказал водителю остановить машину.

— Перекур!

После короткого отдыха Рокоссовский занял место водителя, завел машину и, резко рванув с места, направил ее на дорогу. Машина катилась по колее степной дороги, как по ровному асфальту. Потом, когда до Аргуни оставалось километров десять, она повернула направо и пошла по целине.

— Вы отлично водите машину, — сказал Колесник с оттенком подхалимажа в голосе. — Можно подумать, что за рулем сидит профессионал.

Есть в лести некая сила, вкрадчивая и соблазнительная. На Рокоссовского похвала подействовала положительно, и он смело прибавил газу. Справа и слева убегали назад красные маки, сиреневые колокольчики, белые ромашки, шарахались в сторону какие-то птички.

Рокоссовский садился за руль несколько раз, но почему-то до сих пор не испытывал особой тяги к управлению машиной. Только сегодня он впервые почувствовал прелесть скорости: стоило чуть-чуть нажать на газ и машина повинуется тебе без какого-либо сопротивления. Машины не лошади, на которых ему довелось проскакать тысячи и тысячи километров. Каждая из них имеет свой характер, причуды, и к ней надо приноравливаться. А машина не живое существо. Тут знай свое дело: нажимай на газ и крути баранку.

И вдруг — Рокоссовский не успел и глазом моргнуть, как машина провалилась в заросший травой окоп. Она, как бык, уперлась рогами в землю и стала на дыбы, а затем, пыхтя, завалилась на правый бок и заглохла. Над ней кружилось облако пара.

Не помня себя, первым выбрался из машины Колесник и, тяжело дыша, начал помогать Рокоссовскому и водителю. Минут через десять все трое сидели на бруствере окопа и угрюмо молчали.

— Вот тебе и караси с лопату, — нарушил молчание Рокоссовский, прикладывая спиртовую примочку ко лбу, на котором красовалась синяя шишка. Он с усмешкой глянул на начальника отряда и добавил: — Одного не пойму, Никон, ты же в полтора раза толще меня, сидел сзади, а выбрался из машины первым.

— Ей-богу, до сих пор понять не могу, как это все произошло. Я только тогда сообразил, что я жив, когда увидел машину и встал на ноги.

«Любовь к самому себе», — подумал Рокоссовский, а вслух спросил: