Елизавета Салиас-де-Турнемир - Семейство Шалонскихъ (изъ семейной хроники)

"Покорный сынъ и внукъ

Сергѣй Шалонскій.

"Скажите милой моей нянѣ, что я не забылъ ея и, будучи съ полкомъ въ городѣ Труа, купилъ ей отличный французскій платокъ, по темному полю букетами. Ей не стыдно будетъ показаться въ немъ въ люди, и вотъ она у меня, на старости лѣтъ, принарядится, идя къ обѣднѣ. Вмѣстѣ пойдемъ, А что я купилъ сестрѣ Любѣ и сестренкамъ, о томъ — молчокъ. Доживемъ — увидимъ. Лицомъ въ грязь не ударимъ. А вамъ, милая матушка, я знаю какой подарокъ всего дороже, я себя вамъ привезу, и если достоинъ вашей любви, то потому, что люблю и почитаю васъ такъ, что выразить того не умѣю. Ваши драгоцѣнныя письма составляли мою отраду, и всегда одно изъ нихъ ношу я на груди, не разстаюсь съ нимъ. Скоро, скоро расцѣлую я ваши ручки и ножки, дорогая матушка."

Трудно описать наше общее восхищеніе при чтеніи этого письма. Сперва матушка прочла его про себя, потомъ прочла всѣмъ намъ, потомъ пошла читать его съ няней, а потомъ сама одна его перечитывала.

— Милый, безцѣнный, сказала матушка, свертывая письмо и бережно укладывая его въ свой ридикюль [3] Ридикюлемъ назывался бархатный или изъ бисера вывязанный мѣшочекъ, куда клали носовой платокъ, и который носили на рукѣ, на шнуркѣ и цѣпочкѣ. , котораго никогда не покидала, нося его на цѣпочкѣ, навитой на руку.

— Добрый, почтительный, и никого-то не забылъ, экое золотое сердце, сказала бабушка.

— Господь-то Богъ какъ милостивъ, сказала торжественно няня, стоявшая поодаль и не замѣчавшая, какъ крупныя слезы капаютъ медленно на ея желтыя, морщинистыя руки, сложенныя одна на другую.

На другой день, желая обмануть наше нетерпѣніе, мы принялись устраивать комнату для брата. Это былъ большой кабинетъ съ большимъ полукруглымъ итальянскимъ окномъ, выходившимъ въ нижній садъ. Яркое, уже весеннее февральское солнце входило въ него и золотило бѣлый, чистый, какъ скатерть, лаковый полъ комнаты. Въ прежнее время это былъ кабинетъ батюшки, когда онъ гостилъ въ Щегловѣ. Въ свой послѣдній пріѣздъ батюшка не жилъ въ Щегловѣ, а когда онъ занемогъ, то лежалъ и скончался въ спальнѣ, находившейся на другой половинѣ флигеля. По единодушному желанію всего семейства кабинетъ рѣшили отдать брату, а для удаленія печальныхъ воспоминаній вынесли прежнюю мебель и купили новую. Для этихъ закупокъ мы отправились въ Тулу съ матушкой и не мало хлопотали, закупая все нужное и даже излишнее. Матушка не жалѣла денегъ и, несмотря на дороговизну послѣ пожара Москвы, купила все, что нашла лучшаго. Я какъ теперь помню зеленую матерію, называемую, не знаю почему, бомба, похожую на шерстяной муаръ, которую она выбрала для обивки мебели. Мебель, конечно, обивали дома свои люди, а мы присутствовали, помогали и, быть можетъ, помогая, мѣшали людямъ работать. За то, какъ весело, какъ неумолчно болтали мы, щебетали, какъ птички, выпущенныя на волю. Болтали съ нами и дворовые люди, обивавшіе мебель, разспрашивали, дивились и радовались и своей, и нашей радости. Тогда въ домахъ добрыхъ помѣщиковъ, а бабушка, конечно, была не только добрая госпожа, но мать своихъ слугъ по своей о нихъ заботливости, господствовали чисто патріархальные нравы. Слуги разговаривали свободно, хотя и почтительно, съ господами и обращались безцеремонно, но ласково и любовно съ молодыми госпожами. Бабушка приказала отпереть свои обширныя кладовыя и сошла въ нихъ, одѣвшись потеплѣе, такъ какъ холодъ въ подвальномъ этажѣ былъ нестерпимый. Напрасно уговаривали ее не ходить, она никого не хотѣла слушать. Долго она перебирала свои вещи и наконецъ вышла оттуда, сопровождаемая цѣлою свитой слугъ, которые несли всякую всячину.

— Варенька, сказала она, входя въ кабинетъ, гдѣ матушка хлопотала около обойщиковъ и мебели, — возьми для Сереженьки. Вотъ два персидскихъ ковра, ихъ привезъ мнѣ покойный батюшка изъ Астрахани, когда былъ тамъ намѣстникомъ. А вотъ китайскаго лаку столикъ и ларецъ — тоже батюшкинъ подарокъ. Вотъ одѣяло изъ шемахинскихъ шелковъ для постели. А вотъ эти ковры попроще, ихъ послать можно въ передней комнатѣ; они изъ моего вологодскаго имѣнія, нашего собственнаго издѣлія. Мои ткачи ткали ихъ, гляди, какъ искусно. А это шандалы изъ Кенигсберга, дядя покойный подарилъ мнѣ, пріѣхавъ изъ чужихъ краевъ. А тутъ еще всякія бездѣлушки, разставь на столахъ — вазы китайскія, японскія чашки и идолы ихніе, говорилъ мнѣ дядюшка.

— Что это, маменька, сказала матушка, цѣлуя ея руки, — чего-чего не набрали вы. Вы вѣдь такъ берегли эти вещи, сами не употребляли?