Юрий Качаев - Синее железо

Ли Лин поднял глаза на Анта и повторил свой вопрос. Асо пожал плечами.

— Дань я собрал и отправил, князь, охранять же ее надо было ему, — ой кивнул на Этрука. — Так чего вы от меня хотите? Еще одного каравана? Чтобы…

— Нападение произошло в твоих владениях, асо, — гневно перебил Этрук. — Ты должен потребовать у азов вернуть награбленное, а если они откажутся, то объявить им войну!

— Мне нечем воевать. Я собрал все оружие, какое нашлось в стране.

— Это неправда!

— Даже если это неправда, — Ант усмехнулся, — воевать я не буду. Пусть шаньюй сам накажет своих бывших союзников!

Разговор закончился угрозой Этрука немедленно поехать в Орду и обвинить асо в измене…

«Что толку затеять сейчас войну с азами? — думал дорогой Ант. — Конечно, есть удобный предлог отплатить им за предательство в Красном ущелье. Раздавить их насмерть силы хватит, но какой ценой? Наша грызня будет только на руку хунну. Да и караван этим не вернешь, потому что он не у горцев».

Ант был почти уверен, что Угабар не отдаст его азам. Переполненный тяжелыми мыслями, асо въехал в городище. Было уже за полночь; в замерзших лужах отсвечивала луна, и комья грязи поскрипывали под копытами коня. Где-то за темными дворами выла собака.

У детинца Анта окликнула стража. Узнав асо, воины молча пропустили его в ворота. В доме, в комнате Альмагуль, горел светильник. Заслышав шаги брата, девушка вышла ему навстречу.

— Зачем ты по ночам ездишь один? — с упреком спросила она.

Ант улыбнулся и погладил ее по щеке.

— Ты почему не спишь?

— Потому и не сплю, что боюсь за тебя. И мама не спит. И Артай тоже.

— Артай тоже, — задумчиво повторил Ант и искоса посмотрел на сестру. — Когда же у вас свадьба?

Альмагуль опустила голову.

— Значит, скоро. — Он засмеялся и пошел к себе.

— Тебя ждут, я забыла сказать! — крикнула вслед сестра.

Ждал его… Угабар.

— Это ты? — снимая шерстяной плащ, спросил асо. Вопрос прозвучал так, словно они вчера уговорились о встрече. — Жалко, что не убил тебя.

Угабар подошел и остановился против асо.

— Я пришел просить, чтобы ты забыл мои несправедливые слова. Твой побратим не хотел впустить меня, я унижался, но… не это главное. Я понял, Ант, что ссориться нам нельзя, когда в опасности свобода динлинов.

— И потому ты разграбил караван? Чтобы хунну как можно скорее начали вытаптывать наши поля?! — Асо скрипнул зубами и, не сдержавшись, закричал: — Так знай, Угабар, ты добился этого! Войны теперь не избежать, а мы не готовы к ней!

— Успокойся, асо. Ведь я отвел подозрение, мне не хотелось отдавать в руки врагов такое богатство. Караван сейчас в надежном месте, из него не пропало ни одной монеты. С азами я расплатился зерном из собственных запасов.

Угабар говорил тихим, виноватым голосом, и Ант понемногу стал остывать.

— Караван придется вернуть, — поколебавшись, решил он. — Хунну скажем, что мы пригрозили азам набегом и они испугались.

— Поступай так, как считаешь нужным, — поспешно сказал Угабар. — Завтра караван будет в городище.

— Хорошо. Иди.

— Ты прощаешь меня, Ант?

Вместо ответа асо снял со стены клинок с клеймом Бельгутаева рода — крылатым оленем — и молча протянул Угабару[94]. Он хотел добавить несколько дружеских слов, но не смог пересилить себя: сердце все еще кипело гневом, и вождь динлинов боролся в нем с оскорбленным человеком. Угабар понял это и, поцеловав меч, ушел.

«Может быть, он приходил, испугавшись расправы? Ведь он понял, что Артай узнал его, — мелькнула вдруг нехорошая догадка, но асо тут же отбросил ее: — Угабар переступил через свою гордость не потому. Трусом его не назовешь».

Укладываясь спать, Ант обдумывал завтрашний разговор с «оком шаньюя», когда снова придется толковать об охране каравана. Он не мог знать, что в это время Этрук с десятком воинов и полусотней заводных коней скачет к открывшимся перевалам, а на рассвете выпустит крючконосую птицу, гортанный клекот которой поднимет в седло воровскую овчинную степь.

Земля, подвянув, курилась прозрачным паром. От темна и до темна в полях пестрели праздничные одежды земледельцев: уж так было заведено, что на весеннюю пахоту динлины всегда выходили в обновках.

Узкие, окованные железом сохи вспарывали податливую землю, отваливая пласты на одну сторону, Ровные борозды лоснились под солнцем, словно смазанные жиром. Курлыкали, прочищая горло, арыки, галдели скворцы; терпко пахло перепревшим навозом и дымом костров из прошлогодней соломы.