Михаил Казовский: Тайна крепостного художника

Вылетев на большак и поняв, что погони нет, Опельбаум отпустил вожжи, передал их вознице, сидевшему на козлах ни живым ни мертвым, и расслабленно рухнул на сиденье. Вытащил платок и прижал к раненному уху. Недовольно поморщился:

— Ух, кровищи сколько!.. И галоши мои пропали… — тяжело вздохнув, обратился к кучеру: — Ну, гони, гони, дядя. Нам до вечера надо быть в Твери.

Жизнь в доме Энгельгардта совершенно преобразилась: всюду в вазах теперь стояли цветы, Софья Владимировна часто играла на фортепьяно (иногда с Вольдемаром в четыре руки), а Екатерина Владимировна командовала кухаркой. Регулярно обедали вместе, а по воскресеньям принимали гостей — заходили на огонек Фет и Дружинин, а Сашатка с Васей даже ночевали по праздникам.

И в один из таких майских вечеров 1870 года только сели в гостиной за лото, как дворецкий доложил:

— Некий господин прибыл к мадемуазель Новосильцевой. Говорит, что по неотложному делу — относительно Сороки.

Общество замерло в изумлении.

— Я сказал им, что теперь у господ лото, и просил обождать, но они настаивают, ибо очень торопятся.

— Хорошо, зови, — разрешил хозяин.

Через несколько минут на пороге гостиной появился седоватый мужчина, просто, но со вкусом одетый, хоть и с некоторой долей провинциализма. Поздоровался, шаркнув ножкой.

— С кем имеем честь? — обратился к нему Энгельгардт.

— С вашего позволения, Ноговицын Афанасий Петрович из Твери.

Сестры Новосильцевы онемели. Первой пришла в чувство Софья:

— Миль пардон, но ведь нам сказали… что вы якобы… некоторым образом…

— Отдал богу душу? — Тонко улыбнулся пришелец. — Поначалу все так и считали, но потом все разъяснилось. Дело в том, что был я в ту пору по делам в Вышнем Волочке. А слуга мой, Филька, ростом с меня и комплекции схожей, выпил лишку, да и стал перед зеркалом примерять мои платья. Душегубы-то и перепутали его со мною…

— Душегубы, значит?

— Получается, так. Ведь не сам же Филька в петлю влез в моем фраке-то?

— Да, конечно… А поймали кого-нибудь?

— И-и, да где там, ей-богу! Разве же у нас кого ловят, кроме политических?

Вольдемар спросил:

— Не желаете ли кофе, чаю? Видимо, с дороги?

Ноговицын с благодарностью поклонился:

— Оченно признателен и в другое время непременно откушал бы, но теперь спешу. Я ведь на минутку. Дабы передать Екатерине Владимировне копию того завещания старого Милюкова…

Новосильцева встала:

— Господи, неужто?

— Точно так-с. Зная все подробности дела, я не мог не поспособствовать вашим благим намерениям и…

— Так ответьте, дражайший Афанасий Петрович, отчего разгорелся сыр-бор? Отчего Милюковы не хотят огласки этого завещания?

Душеприказчик покашлял, размышляя, как сказать, но потом кивнул:

— Словом, потому… вы увидите сами из грамоты… старый Милюков — стало быть, Петр Иванович, царство ему небесное! — заявлял в документе официально, что Васильев Григорий, по прозвищу Сорока, — сын его внебрачный.

Все оцепенели.

— То есть как — его? — вырвалось у Екатерины. — Получается, что не Николая Петровича?

— Совершенно нет, а родителя его, Петра Ивановича. В сорок девять лет папенька сошелся со своей дворовой крестьянкой, и она родила ему мальчика…

— Получается, что Сорока — брат Николая Петровича?

— Младший брат, — подтвердил Ноговицын. — Более того, в завещании вы увидите, что Григорий получает не только вольную, но и обретает дворянское звание. Правда, без возможности наследования недвижимости. Вместо этого денег ему завещано без малого пятьдесят тысяч серебром.

Все молчали. Первым заговорил Энгельгардт:

— Вот и объяснение козней Милюкова. Не хотел брата признавать. Не желал делиться.

— А Григорий знал, добивался своего, но повсюду натыкался на стену. Через это пил. Через это повесился.

Из угла столовой раздались всхлипы. Все увидели заплаканного Сашатку. Вася утешал его:

— Будет, будет, приятель… Радоваться надо: если есть в тебе дворянская кровь, значит, усыновят без задержек.

— Да, да! — поспешила к нему Екатерина Владимировна. — Сашенька, голубчик, все теперь устроится, вот увидишь.

Молодой человек шмыгал носом и смущенно улыбался сквозь слезы.

А когда все пришли в себя, обнаружилось, что в гостиной больше никого нет: Ноговицына и след простыл. Будто его и не было вовсе. Вольдемар даже пошутил:

— Может, приходил к нам не он, а его фантом с того света?

Софья замахала на супруга руками: