Михаил Казовский - Тайна крепостного художника

Словом, не выдержав и полгода сосуществования, предпочли разъехаться. Но остались друзьями. И развода не оформляли. Он выплачивал ей небольшой, но приличный пенсион, на который она позволяла себе одеваться по моде. Никогда ни о чем его не просила, сознавая свою вину за несостоявшееся семейное счастье. Но в сложившихся обстоятельствах не смогла справиться с проблемами в одиночку. Испросила разрешения посетить. Вольдемар пригласил ее на следующий день, не назначив часа: дескать, буду дома, приходи, когда вздумается. И она приехала к половине второго.

Вышел ей навстречу в темном пиджаке, темном галстуке вокруг шеи и светлых брюках. Небольшая курчавая борода с проседью. Пышная седая грива волос. И монокль в правом глазу.

Тонко улыбнулся:

— О, Софи, вы такая же молодая и стройная, как в года нашей юности. — И, склонившись, приложился губами к ее руке в перчатке.

Туалет на ней был украшен перьями, юбка слегка расширена до турнюра, шляпа — тоже с перьями. Тонкая вуаль прикрывала верхнюю половину лица.

— Вы мне льстите, сударь, — улыбнулась она в ответ. — Я неплохо выгляжу, это правда, но и меньше сорока мне не дашь. Но и вам не дашь больше шестидесяти.

— Мерси бьен. Что же мы стоим? Окажите милость, проходите в библиотеку. Кофе с коньяком? Чай с лимоном? Может быть, лафит?

— Нет, благодарю, только зельтерской. В горле пересохло.

Сели в кресла друг против друга. И не торопились начинать разговор — да и что говорить, если жизнь прошла, а они упустили их совместное счастье? Все слова становятся бесполезны.

— Как дела, сударыня? — первым нарушил молчание Вольдемар. — Я читал ваши переводы с русского на французский: очень, очень мило. И еще я слышал от князя Щербатова, что открыли какого-то крепостного художника, кажется, из школы Венецианова. Якобы талант изумительный.

Сделав несколько глотков из бокала, Софья подтвердила сказанное:

— Да, мсье, так оно и есть: бывший крепостной Милюковых. Но пекусь не о нем, ибо он давно отправился к праотцам, и не о работах его, ибо у меня только две его картины — остальные по-прежнему во владении Милюковых, — а о сыне его. — И она поведала Энгельгардту всю историю знакомства с Сашей Сорокиным.

Он внимал ей с интересом, поблескивая моноклем, а потом спросил:

— Чем же я могу быть полезен? Говорите, Софи, без стеснений — сделаю, как просите. Вы хотите усыновить мальчика, дать ему фамилию нашу? Я согласен.

— Нет-нет, помилуйте, Вольдемар, — возразила дама. — На подобную просьбу я бы не отважилась. И усыновлять будет Екатерина, он возьмет фамилию Новосильцев. Но на этой почве мы рассорились с братом: он категорически против нашей затеи. Мы не сможем жить отныне с ним в особняке на Никитской. И не согласились бы вы… уступить нам часть своего дома? Не бесплатно, конечно: мы внесем необходимую сумму. Мы бы поселились во флигеле: Катя, я и приемный сын.

Муж ее буквально расцвел:

— Разумеется, дорогая, никаких возражений. Мне так одиноко бывает порой — не с кем словом перемолвиться. И такое счастье: сразу трое интересных персон под боком! Настоящее счастье. И ни о каких суммах речи быть не может. Флигель в вашем полном распоряжении.

Софья просияла:

— Вы неподражаемы, Вольдемар. Впрочем, как всегда.

— Жаль, что вы это поздно осознали…

Младшая сестра Новосильцева рассмеялась:

— Ах, какие наши годы, мсье? Все еще только впереди…

В тот же вечер Энгельгардт написал своей сестре Елизавете, жившей в Курляндии на острове Эзель [5] Ныне эстонский остров Сааремаа. в замке, принадлежавшем ее мужу — барону Остен-Сакену: «Дорогая Лизхен, лучик надежды, кажется, вспыхнул в темноте моей жизни — я опять влюблен — и в кого же? — в собственную супругу! Ты не поверишь: мы сегодня встретились и так славно поговорили, что моя душа наполнилась радостью. Сестры Новосильцевы переедут ко мне во флигель вместе с приемным сыном Екатерины, и потом — как знать? — может быть, Софи перейдет со временем на мою половину? Как писал Пушкин: „И может быть, на мой закат печальный блеснет любовь улыбкою прощальной…“»

Вскоре получил от Елизаветы ответ: «Дорогой Вольдемар, очень рада за тебя. Бог услышал мои молитвы и дарует тебе счастье в жизни. Мы из наших братьев и сестер лишь вдвоем остались на этом свете. У меня нога хоть и лучше, но еще болит, и хожу с тросточкой. Все мои мысли о моем Феденьке — он опять собирается на Тянь-Шань, ибо вознамерился все-таки окончить свой великий этнографический труд. Сына Роберта я, конечно, тоже люблю, но сыночек Феденька — просто свет в окошке. Дети — наша гордость и боль».