Олег Фурсин - Барнаша

— Истинно, истинно говорю вам: кто не дверью входит во двор овчий, но перелазит инде, тот вор и разбойник. А входящий дверью есть пастырь овцам. …И овцы слушаются голоса его, и он зовёт своих овец по имени и выводит их. И когда выведет своих овец, идёт перед ними; а овцы за ним идут, потому что знают голос его. За чужим же не идут, но бегут от него, потому что не знают чужого голоса.

Сию притчу сказал им Иисус, но они не поняли, что такое Он говорил им.

— Истинно, истинно говорю вам, что Я дверь овцам. Все, сколько ни приходило предо Мною, суть воры и разбойники. Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасётся, и войдет, и выйдет, и пажить найдет… [307]

Он видел недоумевающие, непонимающие лица. Со стороны, где в ярких, блестящих одеждах, стояла группа саддукеев, раздался громкий хохот. В ответ на слова молодого человека, разодетого в пух и прах, в блестящие одежды. Что ж, Ханукка — весёлый праздник, праздник огня и света.

— Так кто же ты — дверь или пастырь? Истинно, истинно говорю тебе, разберись, прежде чем рассказывать об этом нам!

Его не понимали. Тщётно он множил количество слов, понятней от этого не становилось.

— Я есмь пастырь добрый; и знаю Моих, и Мои знают меня. Как отец знает Меня, так и я знаю Отца, и жизнь мою полагаю за овец… Потому любит меня Отец, что Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять её. Никто не отнимает её у Меня, но Я Сам отдаю её [308]…

От этих его слов самые мудрые головы глупели, самые светлые взоры тускнели… Его враги опять говорили: «Он одержим бесом и безумствует, что слушаете Его?»

В Храме, в притворе Соломоновом, приступили к нему иудеи. Из фарисеев, конечно, одержимых страстью к трудным вопросам. Он был в этот день один, отослал учеников. Трудно смотреть в глаза тем, кто ждёт откровений. Тем более, если твои откровения угрожают их жизни.

Светлая колоннада всё ещё носила имя Соломона потому, что была построена из материала, составлявшего часть древнего Храма. Здесь, как нигде, были уместны воспоминания о былой славе, об одном из храбрейших и победоносных воинов, основателе царского рода. Здесь могли рождаться и грёзы о новом величии. Даже обстоятельства были почти те же, от которых избавил народ Израиля благородный Хасмоней — Иуда, прозванный Маккавеем. И тот вопрос, который был ими задан, сказал Ему многое о самом себе. Вопрос подразумевал — не окажешься ли Ты могущественнее Соломона, славнее Иуды Маккавея?

А спросили они у Него так, устами одного, которого вытолкнули перед собой из толпы:

— Долго ли Тебе держать нас в недоумении? Если Ты Мессия, помазанник Божий, скажи нам прямо!

Здесь и теперь, под музыку цитр и кимвалов, скажи нам это!

Твоё учение и совершённые Тобой дела оправдывают Твои притязания на высшее достоинство, — вот что означали эти слова. Но они Его не обрадовали, как это могло быть раньше. Когда, радуясь своей силе, Он ждал признания от них. Кесария избавила Его от глупости.

И тот ответ, которого они ждали, и тот, который подсказывал Ормус, живущий в Его мыслях, были ему ненавистны. Ни земным их освободителем, ни Богом Он не был. И Он устал от них, не делающих даже простых попыток понять это. Он всё им сказал в Капернауме, на горе. Они не хотели услышать? Пусть же слышат то, что придумал для них Ормус! Это, по крайней мере, спасёт Его близких. Те, что говорили правду своему народу, веками были избиваемы. Он скажет неправду. Что они сделают с Ним?

— Я сказал вам, и не верите: дела Мои, которые творю Я во имя Отца Моего, они свидетельствуют обо Мне. Но вы не верите; ибо вы не из овец Моих, как Я сказал вам. Овцы мои слушаются голоса Моего, и Я знаю их, и они идут за Мною. И Я даю им жизнь вечную, и не погибнут вовек; и никто не похитит их из руки моей. Отец Мой, который дал Мне их, больше всех; и никто не может похитить их из руки Отца Моего. Я и Отец — одно.

Значение этих слов было более чем ясно. Он сказал им — я Мессия, и я же — Бог… Сын того Бога, которому вы поклоняетесь.

В воображении своём он в мгновение ока пронёсся над долиной Хеврона, прикоснулся к белоснежным могилам пророков. Многие из них погибли, пали от рук соотечественников. Может, и ему выпадет честь! Он бы не отказался. Для чего-то ведь он отослал сегодня учеников, и долго сидел у ног Марии, обнимая её колени, прощаясь…

Оказалось, что у них и впрямь одна доля для всех, говорящих правду ли, неправду. Они ухватились за камни, оставшиеся от неоконченных храмовых построек. Раздались крики:

— Он богохульствует, люди! Смерть, смерть ему! Забить его камнями!