Олег Фурсин - Барнаша

Он закрыл глаза, прежде чем перевернуть табличку, лежащую в левом углу мужского треугольника. Она должна была ответить на вопрос — каково его настоящее. Он догадывался о приходе перемен, он их ждал и всё ещё не хотел, но знал, что его хотение ничего не значит. Предупреждение «Жрицы» сказало о многом.

Прикосновение когтистой лапы Страха было почти нежным, во всяком случае — осторожным. Страх умирал от любопытства, он ждал решения судьбы Ормуса не меньше, чем сам Ормус. Он не мог увидеть Это без самого Ормуса, и потому поторопил жреца. Ормус открыл глаза.

«Смерть» выпала ему в настоящем. Мумия, широко оскалившая зубы, шла по пустыне слоновой кости таблички, окружённая кусками человеческих тел. Руки, ноги, головы… Остатки человеческих тел, изуродованных ею, окружали Смерть. С ножа, который был у Неё в руке, стекали капли крови. Но в тех местах, которые Смерть покинула, тотчас же из земли показывались встающие за спиной её живые люди.

Ормус слышал шумное сопение Страха, взволнованного открывшейся картой. Он, Страх, был страхом жреца, а жрец не должен бояться смерти. Смерть для него — переход в новое состояние, начало неизведанного пути. Эта табличка, собственно, пока не несла известия о физической смерти. Она говорила о неизбежности перемен — о том, что прозревали жрец и его Страх задолго до этого.

В каком-то отупении чувств пребывал Ормус, и оставался довольно долго. Определённому периоду его жизни пришёл конец. Видимо, это касалось жизни в Иудее. Бессмысленно спрашивать — почему. Потому, что срок всему определен. Потому, что он достиг вершины. Всё должно было поменяться, поменяться через боль души, через смерть старого. В новой, неизведанной реальности, которая ещё предстоит. А утраты? Неизбежные утраты — его удел. Неизменна лишь искра жизни, называемая душой, творческая сила, способная создавать новое. Всё остальное подвержено переменам. Разве он этого не знал?

Итак, оставалась последняя карта мужского треугольника. Она скрывала его будущее. Перевернув карту, он мог увидеть табличку, подтверждающую смерть. Тогда это означало бы и смерть физическую. Ормус перевёл глаза на горизонт. Там, на стыке небес и моря, сияло солнце в закате, плыли облака. Изменчивая сцена, никогда не бывающая скучной и однообразной. Великий театр, больший, чем всё, когда-либо разыгранное в храмах. Даже если бы он не был жрецом, он оставался мужчиной. Здесь, на берегу, перед лицом Вечности, действительно было не страшно. Верилось в то, что там, после смерти, нечто новое и неизведанное. И такое же захватывающее, как все, чем он жил до сих пор. И он перевернул табличку будущего.

«Мир!» Страх-Ба взвизгнул, потрясённый, и уставился в глаза Ормусу. Думай, жрец, думай, слушай свою душу. Средь пустоты и мрака реет в пространстве обнажённая фигура танцующей женщины. Её волосы распущены и пышными волнами ниспадают по бёдрам; в руках два жезла. В пространстве перед ней несётся змея, держащая во рту собственный хвост. По четырём сторонам от неё — эмблемы четырёх стихий: человек, орёл, лев и телец… Разве ты не знаешь, жрец, что «мир» может быть завершением ряда воплощений на этой земле, освобождением от дороги? Путник, в конце долгого пути предстоящий перед Богом, вот что это такое, жрец! И если ты вспомнишь о «Смерти», что предшествовала «Миру», то ты предрёк себе гибель прямо сейчас, здесь, на этом месте, этой табличкой…

Да, но если забыть о табличке «Смерть», и видеть только «Мир»… Тогда — это просто достижение целей, утверждение в правильности своих действий. Иногда — перемены, дальняя дорога. Воплощение. Мир нового и неизведанного готов тебя принять, одарить новыми впечатлениями, знаниями, жизненным опытом…

Так что же здесь? Что хочет сказать тебе непознаваемое существо, называемое Богом? Почему ты смеешься, Ормус? Ты хохочешь, ты заливаешься смехом, как тогда, после встречи с акулой! Так значит, это победа, жрец! И мы ещё поживем, ты чувствуешь это, и потому ты так счастлив!

Это было уже чересчур, право, но Ормус видел собственными глазами, как пустился в развесёлый танец Страх-Ба. Неуклюже переставляя козлиные ножки, хватаясь когтистыми ручками за воздух, спотыкаясь и падая, танцевало нелепое порождение его сознания, бывшее когда-то его ужасом, и ставшее первым другом.

То, что предрекла ему женская часть треугольника, отражающая все стороны будущего, осталось глубоко спрятанным на дне души жреца, потрясенного ответом колоды. Ждать мгновений, когда предначертанное осуществится…