Олег Фурсин - Барнаша

Учитель появился у костра. Бросились в глаза бледность, блеск в глазах. Одежда в пыли.

— Собирайтесь, — сказал им Учитель. — Мы идём в Бет-Анйю.

В Вифанию — это в Иудею. Там опасно, в последний раз Его хотели побить камнями. В Вифанию — это к жене, к Мириам. К женщине, что заняла в Его сердце первое место. И Кифа не выдержал, вскочил на ноги.

— Раввуни! Давно ли иудеи искали побить Тебя камнями, и Ты опять идёшь туда?

— Лазарь, друг наш, уснул; но Я иду разбудить его.

Не дав себе труда задуматься, откуда ведомо Иисусу о сне Лазаря, торопясь уговорить, возразить, отринуть неизбежное, Кифа вскричал:

— Равви! Если уснул, то выздоровеет!

Но эта народная мудрость в устах Симона даже не позабавила Иисуса. Он смотрел в вопрошающие глаза Дидима.

— Лазарь умер, — сказал Он тому, кто единственный из учеников обладал способностью Его не только слушать, но и понимать. — И радуюсь за вас, что Меня не было там, дабы вы уверовали; но пойдём к нему.

Ответ Фомы был скор и решителен:

— Пойдём и мы умрём с ним.

Что представлял себе при этом бывший послушник общества ессеев? Символический ритуал, в котором будут смерть и воскресение, недолгое времяпрепровождение в могиле, как символ будущего возрождения, потом очищение погружением в воду, потом чаша вина — символ крови пророка, возглавляющего посвящение. Учитель и посвящённый разделят содержимое чаши, в знак союза, в котором и тот, и другой составят отныне единое целое… Дидим видел нечто подобное ранее, он мог так думать.

И Фома стал собирать нехитрые свои пожитки, гасить костер. Кифа ворчал что-то, по смыслу — что не собирается умирать с кем бы то ни было на пару, не имеет желания. Что за поспешность, в самом деле, коли Лазарь уже умер, торопиться нужно было, пока был жив.

Зверем посматривал на Дидима Иуда. Вечно из-за этого умника приходится ломать голову — что, зачем, к чему. Вроде ни одного слова, которого Иуда не слышал бы, не проскочило между Иисусом и Дидимом. А эти двое друг друга поняли, Иуда же так ничего и не уразумел. Он как будто и сам не дурак. Но в присутствии Дидима уже не так уверен в чём бы то ни было…

Целый день шли они в Иудею. Сопровождаемые небольшой толпой самых упорных почитателей Иисуса. Надеявшихся на Его помощь, на то, что Он в Иудее найдёт место и время для них, и исцелит их страждущие души и тела. Они шли в отдалении, не присоединяясь к ученикам. Благоговение не позволяло им смешиваться с ними, с теми, кто был близок к их земному Божеству.

Дома в Вифании они достигли к вечеру. Сумерки ещё не ложились покрывалом на город, но в потемневшем небе уже было предчувствие ночи; медленно и неумолимо гасло светило, и без того весь день прятавшееся за тучами, меркли краски дня. Холода не могло быть в это время года, но, при приближении к дому, где царило горе, многих охватил озноб, и причиной был вовсе не лёгкий вечерний ветерок. Смерть страшна, вдвойне страшна смерть человека ещё совсем молодого. К мысли о собственной смерти следует привыкнуть, но времени для возникновения привычки должно быть много. Если чаша жизни ещё только пригублена, но не выпита даже наполовину, если в теле много силы, в сердце — желаний, то смерть — жестокий, ненавидимый враг. Иное — когда слабость тела, невозможность жить полно, как только и следует жить, делают смерть желанной.

Лазарь был ещё очень молод, и смерть его ужалила сердца многих. Не только сожалением о молодом, всеми любимом человеке, но и предупреждением — собственная смерть может придти рано, куда раньше, чем телесные недуги позволят смириться с неизбежным и даже желать его…

Во дворе дома, в саду было немало людей, пришедших утешить Марфу и Мириам. Таковы люди на востоке — они сбиваются в шумные, говорливые толпы и в минуты радости, и в часы огорчений. Есть немало тех, кто готов побыть плакальщиком при чужом горе, любопытным и не всегда столь уж сострадательным наблюдателем. Не стоит винить их за это, они как дети, наивны и легко увлекаемы, всё, что они делают, делают с детской верой в собственную правоту и непогрешимость. Они — рабы традиций, им всегда очень важно, что скажут по поводу их собственного поведения люди. Разве мы не смотрим порой со снисходительной улыбкой на детей, чьё поведение — сплошная бравада, всё — напоказ, всё — наружу?! Хотя при этом, хорошо бы, чтоб мы этих детей любили, тогда при виде их выходок мы способны и умиляться, и испытывать гордость…

Среди тех, кто был в саду, многие знали Иисуса, и не только в лицо, но и по делам Его. Он с учениками остался за оградой, но, тем не менее, в мгновение ока весть донеслась до сестёр. Мариам без приказа мужа покинуть дом, находясь в семидневном трауре, не могла. Тогда как Марфе это не возбранялось «Шивой» [309], и она выбежала навстречу Учителю.