Олег Фурсин - Калигула

Бабушка вопросом Друзиллы подавилась даже, что не удивительно. Калигула прыснул в ладошку. Каким она помнит отца? Да никаким, она его не видела даже. Он оставил жену беременной и уехал к Клеопатре, кто же не знает. Бабушка воспитывалась в доме Августа; тот был строг к близким. Прабабушка Ливия тоже принимала в этом строгом воспитании участие. Сама за прялкой сидела. И Антонию присаживала. И до, и после замужества Антонии; что тут удивительного, когда Антонию выдали замуж за ее младшего сына. Свекровь и невестка, вечная история; удивительно ли, что Антония не рвется видеть Ливию Августу? Только по строгой необходимости.

Бабушка опомнилась. Для нее подобный вопрос — что нож по сердцу. Видно же по лицу, что рассердилась.

— Не помню совсем. И не должна. Когда бы ты хотела, так знала бы это.

— Я знаю, бабушка. Только ведь как-то ты должна была его представлять. По рассказам. По плачу Октавии.

— Моя мать не проливала слезы по отступнику. Ты должна бы знать, Друзилла. Об этом сложены легенды: она лишь по Риму убивалась. Ей была ненавистна война, ставшая неизбежной по вине мужа. Давай не будем, девочка, поминать прошлое. Мне ненавистна та женщина; мне неприятен отец, который был ее рабом.

Все, дальше уговаривать бесполезно. Антония не скажет ни слова. Лицо у бабушки закрытое, чужое; словно захлопнулась дверь и заперта. Не стоило Друзилле затевать разговор.

А сестра бабушкиного настроения не видит, вернее, не ощущает. Она в своих мыслях.

— Человек, который просит усыпать собственную могилу розами, обязательно каждый день! [78] Существует предание о том, что Марк Антоний завещал усыпать ежедневно свою могилу розами. Это ведь не себе, бабушка, это он ей, понимаешь? Даже после смерти он хочет думать о ней. Он не раб, бабушка; просто он любит ее, и если она рядом, то розы — для нее, это понятно. Правда, что они и сейчас лежат рядом?

Калигула придавил ногу сестры своей, прижал. Друзилла ойкнула. Взглянула на Антонию впервые. У той губы поджаты, щеки пылают. Глаза прикрыла.

Ехали молча. Долго бабушка злилась. Молчание такое, что, кажется, искры полетят вот-вот. Или гром ударит. Но нет!

Вдруг улыбнулась бабушка Антония. Сказала внучке:

— День сегодня такой. Вспомнила, и хорошо, и ладно. Марк Антоний не чужой вам. Это верно, как ни говори. Только Друзилла, вот что. Любовь любовью; и я знаю, что она такое. А вот мать моя говорила мне: «Я — римлянка. Я в Риме и Рим во мне». Запомни это, девочка. И живи так, как это сказано. Не бери примера с Марка Антония. Не надо. Лучше помни о своем отце…

Тут и приехали уже. Вышли из карруки. И хорошо: Калигуле захотелось на воздух. Сердце сжималось в груди. Любимое присловье отца в устах бабушки его потрясло. Вот, значит, откуда это. От Октавии [79] Окта́вия Младшая , иногда Октавия (лат. Octavia Minor; 69 г. до н. э., Рим — 11 г. до н. э., Рим) — старшая сестра первого римского императора Октавиана Августа. Одна из самых известных женщин в римской истории. Уважаема и почитаема современниками за её преданность, благородство, гуманность и сохранение традиционных римских женских добродетелей. , матери бабушки Антонии! Любовь к Риму для женщины и впрямь была единственным противоядием от всех бед; в первую очередь — от беды, что звалась Марком Антонием.

Не прошли и пяти шагов к мавзолею. Послышалось негромкое: «Salve!» откуда-то сбоку. Дядя Клавдий сошел с носилок, неуверенно улыбаясь. Кстати, ничего выдающегося: обычные носилки, лектика, для которой довольно и двух рабов. После того, как Агриппину Старшую постигла опала, дядя, кажется, излишне усердствует, стараясь быть незаметным.

Едва взглянув на мать, дядя Клавдий обнял племянника, потом племянницу. Расцеловал их довольно нежно: не виделись давно. Дядя что-то пишет опять, кажется, о Карфагене. В своей Кампании, вдали от суеты Рима. И от тревог, связанных с императорским домом. Как будто ни Тиберий, ни временщик Сеян не считают его опасным; но, быть может, дядя и прав. Подальше от недобрых глаз, это не помешает…

Бабушка не казалась обрадованной. Ей сегодня что-то не очень везло: на вопросы, на встречи!

Прошли все вместе между двумя египетскими обелисками. Пробежали глазами то, что на них написано было об Августе. Прадед представлялся Калигуле каким-то далеким, то ли бывшим, то ли придуманным. Вот сколько легенд уж о нем ходит в городе. На зависть прочим богам; ибо прадед — именуется Божественным. Это для бабушки он живой человек, ее дядя по матери, которого помнит и чтит, как отца. А для Калигулы с Друзиллой…