Ольга Погодина-Кузмина - Герой

Вера заболела в Крыму скоротечной чахоткой. Дорогой все чахла, молчала, ни на что не жалуясь. По приезде в Париж открылось горловое кровотечение, сестра умерла спустя два месяца. Мать окончательно потеряла рассудок. Слегла, в бреду все звала князя, своего «Сашеньку». Врачи определили инфекцию мозга. История вполне прозаическая, общая для всех эмигрантов.

Вокруг разворачивались такие драмы, что Ирина могла с полным правом считаться счастливицей. Ей повезло не оказаться на панели, она не знала ни в чем нужды. Все благодаря тому, что она, княжна Чернышева, сделалась открытой любовницей бывшего лавочника и бывшего же политического деятеля, чудом спасшегося от расправы пьяных матросов. А то, что случилось с ней – одиночество, тоска по родине, нелюбимый муж, – случалось с большинством женщин на свете, даже без всякой революции. Отчего же теперь, узнав о смерти барона, она чувствовала, что рушится последняя ее надежда? Не потому ли, что из всех, кто оставался жить на этой земле, она любила одного его?

На другой день, когда Терещенко вернулся из поездки, он застал Ирину в дорожном костюме, у туалетного столика. Княжна печально рассматривала фотографическую карточку четырнадцатого года, на которой она сидела в автомобиле «руссо-балт» с отцом, матерью и сестрой.

Михаил Иванович поцеловал Ирину в голову.

– Отличные новости, Ирэн. Я только что говорил с поверенным, мы наконец добились развода!

Она молчала. Терещенко сейчас только заметил стоящий у ее ног саквояж.

– Что это?

– Я ухожу, – еле слышно проговорила княжна.

– Как? Куда?

– Все равно. Буду работать в госпитале, как Вера. Или пойду в гувернантки.

– Ты с ума сошла! Что за блажь…

Он опустился на стул. Ирина повернула к нему лицо, горящее болезненным румянцем.

– Простите меня, Михаил Иванович. Вы много сделали для меня… Но я… больше не могу.

Терещенко внезапно осознал, что это серьезно. Он рассмеялся, чувствуя, как сердце падает в пропасть.

– Но я тебя не отпущу! Чего ты хочешь? Я все куплю… Поедем в Ниццу, в Нью-Йорк. Что мне сделать? Скажи.

– Вы не можете этого сделать, – проговорила Ирина, и голос наконец дрогнул, прорвался долго сдерживаемой мукой. – Вы не можете вернуть мне мать, отца, сестру, мой дом… Мою Россию!

Терещенко молча смотрел на нее, уже понимая, что не сможет удержать, что прямо сейчас, в эту минуту, теряет ее навсегда. По лицу ее текли слезы.

– Простите меня! Я так измучилась… Я смотрю на вас и все время думаю – это он, он во всем виноват!

Михаил Иванович взял обе ее руки, прижал к губам.

– В чем я виноват? Ты – смысл моей жизни! Единственное, что у меня осталось. Я люблю тебя…

– А я вас ненавижу! – крикнула она, поднимаясь. – Вы говорили о свободе, вы требовали власти… И все ради этих проклятых денег! Вы их отправили на смерть! Тысячи людей, самых лучших, самых благородных! Они погибли, а вы… Вы спокойно живете!

Терещенко вскочил, захлопнул двери.

– Замолчи! Ты знаешь, я этого не хотел.

Ирина молча смотрела ему в лицо, и он не выдержал этого взгляда. Прошептал:

– Разве я не тоскую? Разве я не любил Россию?!..

– Отпустите меня. Пожалуйста, – взмолилась княжна.

Секунду он молчал, затем отошел от дверей, пропуская ее. Ирина подняла свой небольшой саквояж и направилась к лестнице.

Через круглый дворик, мощеный желтым кирпичом, мимо клумбы с цветами прошел человек в потертом пиджаке и кепи. Он поднялся на крыльцо и нажал кнопку электрического звонка.

Посетитель выглядел как заводской шофер или мастер, явившийся в богатый дом чинить водопровод. Но армейская выправка и холодный умный взгляд выдавали в нем чистую породу, благородную кровь. Маленькая горничная, открывшая двери, сразу поняла, что с ним нужно обращаться почтительно, как с важным гостем.

Незнакомец спросил Веру Александровну Чернышеву. Сказал, что имеет для нее письмо. Жаклин растерялась. Ее наняли два месяца назад, хозяйка ничего не рассказывала о своей семье. Но от кухарки горничная знала, что молодую даму недавно постигли сразу два несчастья – умерли ее мать и юная сестра. Горничной запомнилось красивое русское имя – Вера. Девушка присела в реверансе и ответила простодушно:

– Pardonnez-moi, Mademoiselle n’est plus avec nous. Elle est décédée. Je peux appeler Madame. [29]

Посетитель мотнул головой, нахмурился. Именно так Жаклин представляла себе переодетого графа из недавно прочитанного бульварного романчика. Статный, голубоглазый, решительный и мрачный от пережитых несчастий, незнакомец был намерен принять очередной удар судьбы равнодушно, как и подобает знатной особе.