Рафаэль Сабатини - Ночи Истории

Наконец-то Дарнли добился вожделенной власти. Наутро на рыночной площади Эдинбурга был оглашен его первый указ, согласно которому дворяне, собравшиеся в столицу на заседание парламента для принятия билля о лишении прав и имущества беглых лордов-протестантов, должны были под страхом обвинения в государственной измене в течение трех часов покинуть город.

Мария, запершись в опочивальне, строила планы мести. В ее ушах все еще звучали вопли несчастного Риццо. Мария дала себе клятву: если она выйдет живой из этой передряги, то убийц настигнет возмездие — не только за варварское злодеяние, но и за оскорбление ее королевского достоинства, чудовищное надругательство над ее чувствами, за опасность, которой они подвергли ее жизнь и жизнь будущего наследника и за теперешний домашний арест, не говоря уже об издевательском обращении.

Впрочем, нет, — подумала Мария. — Все они — и наглец Ратвен, и дерзкий Дуглас, угрожавший расправой, и Мортон, держащий ее в заточении, — не более чем исполнители воли Дарнли. Она решила пока повременить с другими обидчиками и сосредоточила всю свою ненависть на муже. Неизвестно, как все сложится дальше, но наступит срок, и она припомнит Дарнли все унижения, которые вынесла по его милости. Она во что бы то ни стало покарает его, и кара будет страшной.

Узурпатор был легок на помине. Показав, кто теперь хозяин положения, он был уверен, что Мария смирится с тем, что сделанного не воротишь, волей-неволей покорится неизбежному и безропотно — ведь теперь его поддерживают мятежные лорды! — восстановит его в супружеских правах. А безраздельную королевскую власть он и так уже получил. С этими мыслями Дарнли с утра пораньше заявился к супруге, однако оказанный ему прием основательно пошатнул его радужные надежды. Лишь только завидев его на пороге опочивальни, Мария вздрогнула, потом, взяв себя в руки, не спеша подошла к нему и тихо, но отчетливо, проговорила:

— Негодяй! Забудьте мою прежнюю привязанность и мои надежды на будущее… Я же ничего не забуду. Jamais! Jamais je n'oublierai! [3] Никогда. Никогда не забуду! (фр.) — добавила она и посмотрела на Дарнли с такой ненавистью, что он стушевался и выбежал вон.

А Мария продолжала в одиночестве обдумывать способ мести, но пока ей не пришло в голову ничего подходящего, тем более что собственное положение оставалось неясным, а кроме того, она не знала и половины того, что происходило во дворце и в столице.

И тут ей помог случай. Одна из немногих оставленных ей в услужение фрейлин, Мэри Битон, обронила, что видела во дворце графа Марри, Роутса и нескольких других лордов-изгнанников. Это известие расставило все по своим местам. Королеве стало окончательно ясно, кто был виновником ночной трагедии и каким образом Дарнли нашел себе сторонников.

Впрочем, хороши сторонники! До сих пор Дарнли и Марри были что кошка с собакой. Они никогда не то что не доверяли друг другу, а почти не скрывали своей вражды. Навряд ли они вдруг, ни с того ни с сего воспылали взаимной любовью, и на этом, пожалуй, можно будет сыграть.

Королева, не откладывая, написала Марри записку, в которой выразила радость по поводу его возвращения и пригласила зайти к себе.

Сводный брат, не поверивший ни единому слову записки, разумеется, тотчас явился — просто из любопытства, чем его приветит Мария. Каково же было удивление графа, когда ему действительно был оказан самый горячий прием.

Королева поднялась Марри навстречу, подбежала к нему, прижалась щекой к его бороде, обняла и расцеловала. На глаза ее навернулись слезы, и Мария разрыдалась на его плече.

— Бог наказал меня, Джеймс! О, как я наказана! Если бы я не отправила тебя в ссылку, ты никому не позволил бы так со мной обращаться. Какие шотландцы все-таки скоты!

Ошеломленному и растроганному Марри оставалось только прижимать ее к себе, поглаживать по плечу и утешать. До сих пор он и не подозревал, что его сестричка способна на такие проявления нежности и раскаяния.

— О Господи, Джимми, как мне тебя не хватало! — продолжала она. — Ты был в изгнании не по своей вине. А на меня обрушилось столько бед. Мне ничего от тебя не нужно, только будь моим добрым подданным, и ты увидишь — я умею ценить дружбу.

Ее слезы и жалобы растопили многолетние льды; суровое недоверчивое сердце Марри растаяло. Давно уже он не испытывал желания, забыв о себе, стать на защиту близкого существа. В носу у него защекотало, глаза увлажнились, и он отвечал ей, божась и клянясь, что отныне во всей Шотландии у Марии не будет другого столь же верного и преданного ей человека, каким станет он.