Рафаэль Сабатини - Ночи Истории

Георг встретил жену крайне неприязненно: на сей раз она проштрафилась куда больше обычного, выказав непростительное неуважение к его особе. Пусть уразумеет, что своим нынешним положением она обязана супругу. И он будет признателен ей, если она хорошенько взвесит свое поведение к его возвращению из Берлина, куда он вскоре намерен отбыть. Георг предупредил Софи, что более не собирается сносить от нее подобных выходок.

Все это он произнес с гримасой холодной ненависти на дряблой жабьей физиономии, с трудом удерживая в равновесии свою неуклюжую приземистую фигуру, силясь придать ей некоторую осанку.

Вскоре он отправился в Берлин, увозя с собой ненависть к жене, оставляя дома смятение и еще большую ее ненависть к себе. Повергнутая в отчаяние Софи пыталась найти верного друга, который мог бы дать ей столь необходимую сейчас поддержку, избавил бы ее от невыносимой участи. И вот, волею судеб в эту тяжелую минуту рядом с ней очутился друг детских лет, друг преданный, как она полагала (и это действительно было так), изысканный, дерзкий Кёнигсмарк, златокудрый, прекрасноликий, с загадочными голубыми глазами…

Как-то летним днем, прогуливаясь с ним вдоль аккуратно подстриженной живой изгороди английского парка, окружавшего дворец Херренхаузен, такой же неказистый и приземистый, как его строители и обитатели, она излила Филиппу душу и, страстно желая сострадания, рассказала ему обо всем, что прежде, страшась позора, скрывала от посторонних. Софи не утаила ничего; она сетовала на свою несчастливую жизнь с грубым супругом, говорила о бесчисленных унижениях и оскорблениях, о боли, которую она раньше стоически прятала в тайниках души; призналась даже в том, что иногда Георг бил ее. Кёнигсмарк то краснел, то бледнел, менялся в лице, и эти превращения отражали охватившие его бурные чувства. Его бездонные глаза цвета сапфира гневно засверкали, когда любимая женщина под занавес поведала ему о перенесенных побоях.

— Довольно, госпожа! — воскликнул он. — Я клянусь вам, что он будет наказан, да услышит меня Господь!

— Наказан… — машинально повторила Софи, остановившись и гладя на Филиппа с грустной, недоверчивой улыбкой.

— Друг мой, я ищу не кары для него, а избавления для себя.

— Одно другому не помеха, — горячо отвечал он, похлопывая ладонью по рукоятке шпаги. — Вы избавитесь от этого грубияна, как только я настигну его. Нынче же вечером я последую за ним в Берлин.

— Что вы намерены сделать? Что все это значит? — спросила она.

— Я проткну его насквозь своей шпагой и сделаю вас вдовой, госпожа.

Софи покачала головой.

— Принцы не дерутся на дуэли, — с презрением сказала она.

— Я нанесу Георгу такое оскорбление, что у него не будет выбора, разве что он и вправду не знает ни стыда, ни совести. Я улучу такую минуту, когда вино придаст ему достаточно храбрости, чтобы принять вызов. А если ничего не выйдет и он спрячется за свой титул — что ж, есть и другие способы покончить с ним.

Быть может, в этот миг Филипп вспомнил о мистере Тинне. У бедняжки Софи потеплело на душе: ведь это из-за нее граф проявляет такое пылкое безрассудство и романтическое негодование. А она уже давно холодна, как лед, не жаждет любви и нуждается лишь в сострадании. Поддавшись внезапному порыву, она стиснула руку Филиппа.

— Друг мой, друг мой! — дрожащим голосом вскричала она. — Вы сошли с ума. Вы прекрасны в своем безрассудстве, но все же это — безрассудство. Вы подумали, что станет с вами, если вы действительно это сделаете?

Он отмахнулся от ее доводов презрительным, почти сердитым жестом.

— Разве дело в этом? Меня больше волнует, что станет с вами. Я рожден, чтобы служить вам, моя принцесса, и вот это время наступило… — Филипп улыбнулся, пожал плечами, потом выразительным движением воздел руки к небу и вновь уронил их. В этом человеке как-то разом уживались и дворянин, и сказочный герой, и странствующий рыцарь.

Она подошла к нему, положила руки на голубые отвороты его мундира и нежно заглянула в его прекрасные глаза. Возможно, впервые в жизни она была близка к тому, чтобы поцеловать мужчину, но только как любимого брата, в знак глубокой благодарности за его преданность ей, не имевшей по-настоящему верных друзей.

— Знай вы, какой бальзам на мою израненную душу пролили этим доказательством вашей дружбы, вы бы поняли, что я не нахожу слов, чтобы выразить мою признательность, — сказала она. — Я в замешательстве, и не знаю, как вас благодарить.