Виктор Вальд - Палач

Да, Гальчини запретил бы прощупывать руку, тем более воспаленную. Но если протянуть еще день или два, может случиться так, что потом уже будет поздно пытаться правильно соединить кости. Они срастутся для того, чтобы мучить и терзать его всю оставшуюся жизнь. Или, по крайней мере, до тех пор, пока не найдется второй Гальчини, который сумеет правильно сломать их, а потом вновь соединить. Но великий учитель был далеко, скорее всего, уже в аду. А господину «Эй» еще предстояло жить. Только вот как? Здоровым человеком, полным сил и желаний, или жалким калекой, не способным себя содержать? А значит, вынужденным просить, унижаться, воровать, грабить и… окончить свою жизнь в руках палача.

Мужчина улыбнулся. Палач в руках палача. Какую еще более смешную историю может придумать человек о себе подобном? И кто?

На этот вопрос ответить проще – сама жизнь…

Наконец он решился и отправился на ранее примеченный холмик. Он был свободен от деревьев и кустов. А солнечные лучи, время от времени пробивавшиеся сквозь осенние облака, придавали ему приятный вид природного храма.

Расстелив на земле плащ, мужчина опустился на него и стал разматывать повязку.

Посмотрев на рану, он удовлетворенно улыбнулся. Черви сделали свое дело. Они сожрали мертвое мясо, а живое уже покрылось тонкой полупрозрачной кожицей. Лишенная гноя рука подсохла и из багровой стала ярко-розовой.

Сломав стебелек сухой травы, мужчина стал осторожно снимать с раны своих спасителей. Он так увлекся, что не заметил, как над ним нависла чья-то тень. Обернувшись, он увидел двух человек.

– Что это? – сдерживая отвращение, спросил тот, что постарше.

– Это, дорогой бюргермейстер, личинки большой зеленой навозной мухи, – весело сообщил его молодой спутник. – Как по мне, то рука больного выглядит не так ужасно, как вы мне рассказывали. Хотя и не видно столь полезных для выздоровления гнойных выделений.

– Гной пожирает мясо и делает кровь грязной, – мрачно произнес господин «Эй», недовольный тем, что его застали за тем, что он предпочел бы скрыть.

– Вы не правы, дорогой друг! Даже Салернская медицинская школа [13]рассматривает нагноение как часть нормального процесса заживления ран. Впрочем, я, доктор Гельмут Хорст, изучал врачевание в Парижском университете.

– В самой Сорбонне? – чуть заметно усмехнулся палач.

Молодой человек, ничуть не смутившись, продолжил:

– Уже давно прошли те времена, когда Сорбонной называли коллегию для бедных студентов. Теперь Сорбонной величают весь Парижский университет. Имя святого отца Роберта Сорбонна [14]произносят с благодарностью и студенты, и короли.

– В Парижском университете, так же как и в Салернском, предписывают лечить нагноение глаз методом подвешивания больного за ноги…

Молодой человек обошел сидящего на плаще мужчину и внимательно посмотрел на него.

– Ты учился в одной из медицинских академий? Откуда тебе известен этот метод?

– У меня был великий учитель.

– Гм-м-м… Впрочем, наш бюргермейстер кое-что о тебе рассказал. Наши ремесла разительно отличаются. Вы терзаете и убиваете, мы уберегаем и лечим. Но правда заключается в том, что мы оба имеем дело с телом человека.

Ставший рядом с молодым человеком Венцель Марцел, оглядываясь по сторонам, нетерпеливо сказал:

– У меня совсем нет времени на пустые разговоры. И я привел тебя, Гельмут, не для научных споров.

– Ну уж, конечно, бюргермейстер, вам не терпится узнать, будет ли у вас палач или проблема, – откровенно произнес молодой человек и с присущей молодости беспечностью громко рассмеялся.

Венцель Марцел недовольно огляделся и сердито фыркнул.

– Если этот человек позволит мне ощупать его руку, я смогу дать свое заключение…

Мужчина поднялся на ноги и задумчиво посмотрел на лекаря. Через несколько мгновений он решительно протянул искалеченную руку молодому человеку.

– Вот она…

Гельмут взглянул в глаза палача и почувствовал, как по его спине пробежала мелкая дрожь. Но он тут же овладел собой. Видно, не зря в свои студенческие годы днем он прилежно учился в университете, а по вечерам отчаянно пил и дрался в многочисленных харчевнях Парижа и на его кривых улочках.

Левой рукой лекарь взял больного за локоть покалеченной руки, а правой сжал запястье. Затем, отпуская и вновь сжимая сильной хваткой, прошелся по всей кисти.

– Где больше всего болело? – растерявшись, спросил Гельмут. Он никак не ожидал, что этот человек не издаст ни крика, ни единого стона. Вот только несколько крупных капель выступило на большом бугристом лбу и до невозможности расширились зрачки, что свидетельствовало о невероятной боли.