Виктор Вальд - Проклятие палача

А девушка продолжала смазывать, сшивать и опять смазывать раны. По всей видимости, это доставляло ей если не радость, то, во всяком случае, удовольствие. Странное удовольствие. Иногда раненый и его помощница переговаривались между собой. Но это был неизвестный лекарю язык. Но нет, не дьявольский. Скорее схожий с тем, на котором говорят люди, живущие в северных лесах Германии или Дании. Пусть болтают, лишь бы все это поскорее закончилось.

Закончилось, и можно было бы выпить огромный бокал вина. Найдется, скорее всего, такая радость у благодарных Аттона Анафеста и Пьянцо Рацетти. А может и у этого высоко задирающего нос герцога Санудо. Уж они должны отблагодарить Юлиуса Корнелиуса. Ведь он смог спасти…

Стоп. Спасти? А эта проклятущая стрела в животе?

В свете безопасных светильников Юлиус Корнелиус увидел оголенный торс мужчины, правое плечо и предплечье которого были туго перебинтованы полосами из выбеленной льняной ткани. Такая же повязка была и на оголенном бедре.

– Я готов разрезать твой живот, – твердо произнес лекарь.

Раненый тяжело вздохнул:

– Мне нужно подумать. Я должен отдохнуть. Совсем немного. Совсем.

Юлиус Корнелиус облегченно выдохнул. По крайней мере, некоторое время можно было ничего не делать. И это было замечательно. Можно усесться на краю лежанки, и, опершись на стену, прикрыть глаза. Так он и поступил.

Но только Юлиус Корнелиус прикрыл глаза (во всяком случае, ему так показалось), его тут же потрясли за плечо. Не смотря на то, что разбудившая его девушка премило улыбалась, лекарь готов был разрядиться громким проклятием. Но тихий голос раненого заставил замолчать.

– Лекарь, вы видите наконечник стрелы? Я протолкнул стрелу. Теперь возьмите клещи и потяните. Наконечник должен легко отделиться от древка.

«Протолкнул стрелу. Через собственные кишки, мышцы, кожу. Проклятая Венеция! Куда ты меня направила? Чем прогневал я Господа, что переживаю все это? Зачем ты послал мне этого… Этого…».

Юлиус Корнелиус так и не решил кого «этого». Он с гневом на самого себя отбросил всякие мысли, и с жадной решимостью покончить все это как можно скорее выхватил из парующего котелка клещи. Благо его руки были защищены замшевыми перчатками, которые лекарь, как особое, как и берет, отличие доктора медицины, от всяких там других людей, не снимал даже летом. Не дав остыть странному на вид металлу инструмента, Юлиус Корнелиус с готовностью повернулся к раненому.

Теперь лекарь увидел спину этого необычного человека. Увидел и отшатнулся. Ему никогда еще не приходилось видеть столь широкой спины со столь явно выступающими узлами мышц. Но не от этого вида отшатнуло лекаря. На этой широкой спине не было места, даже в два пальца шириной, на котором не присутствовал шрам. Эту спину многократно и с особым старанием били батогом, секли плетью, кромсали тонкой цепью и рубили железом. Во многих местах рассеченные мышцы срослись в жуткие бугры, в других – они отсутствовали вовсе, образуя ужасные ямы.

– Вы видите наконечник? Потяните за него, – напомнил раненый.

Ему, по-видимому, было неприятно, а точнее больно лежать на правом израненном боку. Но это было необходимо, так как он проталкивал стрелу неповрежденной левой рукой.

«Господи, верую в тебя и в твои деяния», – взмолился Юлиус Корнелиус и с усилием схватил клещами окровавленный треугольник кончика стрелы.

Все же ему не пришлось прилагать значительных усилий. Через мгновение лекарь уже рассматривал ненавистный кусок железа, а уже в следующее обессилено смотрел на окровавленное древко стрелы, которая левая рука этого странного человека извлекла из раны.

Блистательный герцог Санудо очнулся едва небо начало светлеть. Именно очнулся. От пережитого и множества вина его тело было вялым и болезненным. Он совершенно не отдохнул. Для отдыха нужен сон. Но тот не мог достучаться в бессознательное тело, мозг которого пребывал в жестоком плену коварных винных паров. Пребывал он и сейчас.

– Вина, – не поднимая головы, тихо произнес Джованни Санудо.

Но вина никто не подал.

Герцог с трудом поднял голову и мутно огляделся. Его большое тело так и осталось в роскошном кресле. Никто не решился тронуть его, чтобы перенести вниз в капитанскую каюту. Это только усилило его гнев. Раздался зычный, густой, с характерной хрипотцой голос.

– Эй, мерзавцы! Дети тупых ослиц, глупых овец и грязных свиней! Весла на воду! Живее, живее!