Виктор О'Райли - Забавы Палача

Когда Руди сказали, что его повесят, он побледнел и едва устоял на ногах.

Потом он снова обрел самообладание, и остальные поняли, что он примирился с неизбежностью конца. У него не было выбора. Или он согласится с приговором и сделает то, что от него требуется, или умрет более мучительной смертью — причем в последнем случае погибнут и Врени, и другие члены его семьи. Либо одна жизнь, либо несколько, а его все равно ничто не спасет. Он вынужден был принять единственно возможное решение. Ему пообещали, что казнь будет скорой и безболезненной.

Все равно он уже достиг предела, за которым не мог больше этого выносить: все, что они делали или собирались сделать — пускай для этого были сколь угодно веские причины, — вдруг стало казаться ему отвратительным. У него кончились душевные силы. Его тело бунтовало, он чувствовал себя больным и сломленным. В мозгу его то и дело всплывали жуткие картины и воспоминания, а надежда и вера были мертвы. При вступлении его предупреждали, что обратной дороги не будет.

Он думал о бегстве, о том, чтобы обратиться к властям или оказать хоть какое-нибудь сопротивление, но он знал — знал с абсолютной определенностью, — что их слова не расходятся с делом и все угрозы будут выполнены. Он должен пожертвовать жизнью, иначе умрут и Врени, и Марта, и Андреас.

По многим причинам смерть представлялась ему желанной. Его мучило чувство вины, а выхода не было. Он знал, что ему нет прощения за то, что он сотворил; он и сам не смог бы себя простить.

Приготовления совершались другими. Ему просто говорили, куда идти и что делать. Когда он пришел к старому дубу, веревка уже висела на суку. Она была тонкая, голубая — такими веревками у Дракера пользовались очень часто и в самых разных целях. Трудно было поверить, что такая обычная вещь оборвет его жизнь. Ему сказали, что все просчитано и его смерть будет мгновенной.

Четверо остальных стояли вокруг, наблюдали и ждали, но не делали ни малейшей попытки ему помочь. Он должен был действовать сам.

Он залез на дерево не без труда, так как кора была влажной и скользкой после недавнего дождя. Встал на ветку и надел на шею петлю. Поскользнулся и чуть не упал, схватившись за веревку, чтобы восстановить равновесие. Руки у него дрожали, были холодными и липкими.

Он видел под собой двоих зрителей. Его захлестнула волна ужаса и отчаяния, страстно захотелось увидеть чье-нибудь дружеское лицо. Через несколько секунд он будет мертв. Вряд ли об этом кто-нибудь пожалеет. Никто даже не узнает настоящих причин. Бернский руководитель организовал его казнь так надежно, словно сам был здесь, а не в полутора тысячах километров от этого тоскливого, насквозь промокшего леса.

Вдруг Руди подумал об отце и о той поре, когда все они жили одной семьей и были счастливы. Он увидел перед собой отца — тот улыбался, как прежде. Руди шагнул с ветки в пустоту.

Нескольких секунд оказалось мало. Инструкции бернского руководителя были ясными: смерть не должна быть легкой. Руди умирал довольно долго.

Наблюдатели — устрашенные, взволнованные и вдохновленные — ждали, покуда судороги, дерганье и хрипы не прекратились, а потом ушли.

По сравнению с тем, что им предстояло, это был сущий пустяк.

Той ночью Фицдуэйн спал плохо, но, проснувшись, не смог бы сказать, что его беспокоило. Когда он поднялся на орудийную площадку центральной башни и посмотрел через парапет на светлеющее над горизонтом небо, шел дождь. Он подумал, что дождь — это одно из тех явлений, с которыми всякий уроженец Ирландии успевает сродниться с детства.