Мэтт Риз: Имя кровью. Тайна смерти Караваджо

– Как я тебе нравлюсь? – спросил он.

Девушка рассмеялась.

– Ну, кто из нас скроен удачнее? Я или этот парень? – он хлопнул по мускулистому плечу скульптуры. – Представляешь, он пролежал под развалинами полторы тысячи лет. Я просто обязан выглядеть лучше.

– Но не так уж и хорошо: вы, кажется, не совсем здоровы.

– Дело в том, милашка, что вчера я допоздна засиделся с известным архитектором маэстро Онорио Лонги, мы здорово повеселились, – он потрогал языком кончик своих усов и хлопнул выщербленного мраморного Геркулеса по плечу. – Бедняга! Древний мрамор сковал его движения и не дает протянуть руку, чтобы коснуться красавицы, стоящей перед ним.

– Какая жалость!

Сдвинув брови над сверкающими карими глазами, с краской, вспыхнувшей на щеках, он шагнул к девушке:

– Но я-то не античный герой на пьедестале. Я могу дотронуться.

Он опустился на колени рядом с ней, ощутив запах воска, исходящий от ее рук, и застарелого пота от грубого рабочего платья, которое она подоткнула, чтобы было сподручнее ползать, натирая полы. В ее ответном взгляде не было ни обычного для служанки глуповатого непонимания, ни блудливого приглашения – как у распутниц из Болотной таверны. В ее глазах он увидел столь прекрасное спокойствие, что ненадолго забыл о своем желании обольстить ее – и умолк, не зная, что же делать дальше.

Лакей вышел из коридора и кашлянул.

– Маэстро Караваджо, его высокопреосвященство ожидает вашу милость в галерее.

– Мою милость. – к художнику вернулось прежнее игривое расположение духа, и он подмигнул девушке. – Моя милость.

Служанка зачерпнула щеткой немного воска. Несколько секунд он смотрел на ее склоненное лицо. Скулы широковаты, но зато линия скулы спускается к подбородку весьма изысканно.

Не поднимая головы, она почувствовала его взгляд и улыбнулась:

– Мне работать надо. Ступайте! Разглядывать можете и его высокопреосвященство.

Он зашагал прочь по плитам, которые теперь, ее стараниями, нарядно блестели. Прежде чем войти в покои кардинала, он обернулся. Она налегала на щетку, из-под юбки выглядывали черные пятки ее босых ног. Глядя на них, он физически ощутил вкус грязи у себя во рту.

С тех пор как Караваджо последний раз посещал галерею палаццо Мадама, кардинал дель Монте значительно расширил свою коллекцию. Теперь рядом с Франциском Ассизским кисти Караваджо на стене красовался какой-то припадочный паяц, изображавший этого же святого. У противоположной стены галереи стоял незнакомый мужчина в кардинальском наряде и протягивал руку в ожидании раболепного поцелуя. Однако Караваджо никак не мог оторвать взгляда от новой картины. Голова святого была откинута назад, глаза закатились под самый лоб, короткие корявые пальцы растопырены. Будто на него напала падучая, а не снизошло божественное откровение. Упитанный ангелочек указывал на терновый венец – заметить который, подумал Караваджо, в таком состоянии святому вряд ли под силу. Это была одна из тех бессмысленных художественных деталей, что всегда так раздражали его.

Но более всего ужасало, что это висело рядом с его Франциском. Его же святой в полузабытьи касался открывшегося на груди стигмата, поддерживаемый ангелом, который делил с ним этот восторг божественной любви.

– Мое новое приобретение, прямо из мастерской маэстро Бальоне, – объяснил дель Монте. – Превосходно, не правда ли?

Караваджо презрительно усмехнулся. «Мог бы и догадаться, что это работа того дурака Бальоне», – подумал он. В последнее время становилось все труднее определить, кому из римских художников принадлежит очередное творение под Караваджо: слишком многие усердно крали его стиль. Никто из них и понятия не имел, что стоит за работой со светотенью, зеркалами и линзами, за поиском натурщиков в среде городской бедноты. Для других художников это всего лишь набор шаблонов, позволяющих намалевать симпатичную картинку. Такие, как Бальоне, не признавали в произведениях Караваджо глубины, а ведь он заставлял зрителей взглянуть на ставшие уже привычными образы будто впервые, – от плутоватых завсегдатаев таверн и прытких смазливых юнцов до святых мучеников и даже Иисуса.

– Он перенял кое-что от вас. От вашего стиля, маэстро Караваджо, – заметил незнакомец.

«Не отвечай, cazzomio [2], – сказал себе Караваджо. – Не стану же я ему говорить, что он в этом ничего не смыслит. Если дель Монте не пожалел времени на то, чтобы представить меня ему, значит, он важная птица».