Мэтт Риз: Имя кровью. Тайна смерти Караваджо

– «Призвание апостола Матфея». – дель Монте развел руками. – Вынужден признать, что даже я, хоть и распознал дар Караваджо раньше прочих покровителей искусства, не ожидал, что он явит свету творение столь совершенное.

– Как свежо! И все окутано тайной… – Шипионе стоял, широко расставив ноги и сложив руки на животе. Нижняя челюсть его пришла в движение, а щеки задергались, будто бы он только что попробовал холст на зуб.

На картине были изображены сидящие за столом пять человек: три юноши в нарядных камзолах и шляпах с перьями и два седовласых старца. Они сидят на фоне грязноватой стены таверны с тусклым окном. Справа на группу падает теплый желтый луч света. Прямо под ним не виднеется, а скорее угадывается закрытая силуэтом еще одного человека фигура Христа. Он вытягивает вперед руку, призывая к себе будущего ученика.

– Блестящая мысль! – воскликнул Шипионе. – Против обыкновения поместить Всевышнего не в освещенной части композиции, а в тени.

– Но так, что главное внимание привлечено к Нему.

– Совершенно верно, дель Монте. Никаких лучезарных ангелов, парящих в голубых небесах и растолковывающих смысл полотна. Мы должны найти его сами, как святой Матфей. Найти в себе, – Шипионе кивнул на одного из сидящих, который указывал на себя, словно вопрошая, на самом ли деле именно его призывает Христос.

– Когда пять лет назад в церкви Святого Людовика повесили новые картины, – продолжал дель Монте, – я понял, что они навсегда изменят наше представление о живописи. Теперь в каждой римской церкви можно видеть только два вида картин – либо творение одного из последователей Караваджо, либо работу его противника, не желающего расставаться с манерой письма полувековой давности. Приходится с очевидностью признать: в наши дни Караваджо присутствует в каждом полотне, хочет того автор или нет.

Он щелкнул пальцами. Из глубины церкви вышел слуга в бирюзовой ливрее дома дель Монте и низко поклонился.

– Позови маэстро Караваджо. Я приму его в галерее.

– Слушаюсь, монсеньор, – произнес слуга, преклонив колено перед алтарем, и поспешно удалился.

– Кстати, он пишет совершенно без подготовки, – заметил дель Монте. – Никаких набросков. Сразу на холсте. Прямо с моделей, которые позируют ему в мастерской.

– И ведь как пойман момент! – Шипионе с удивительной ловкостью крутанул пальцами, словно воришка, нацелившийся на чужой кошелек. – «Проходя оттуда, Иисус увидел человека, сидящего у сбора пошлин, по имени Матфея, и говорит ему: следуй за Мною. И он встал и последовал за Ним» [1].

Дель Монте наблюдал, как растерянность на лице изучающего картину Шипионе сменялась пониманием, а затем и восхищением.

– Вы только взгляните! – Шипионе коснулся рукава дель Монте. – Когда Господь поднял руку, все как будто затаили дыхание. Эта картина – живая.

Кардиналы покинули храм. Сопровождавшие их лакеи шли впереди, рассекая толпу римлян, заполонивших площадь Пьяцца Навона перед церковью Санта-Мария Ротонда, входившей в великий Пантеон императора Адриана. Перейдя улицу, они направились к дворцу дель Монте – палаццо Мадама, названному в честь незаконнорожденной дочери властителя Священной Римской империи. Поднимаясь по широкой лестнице, Шипионе заметил:

– Уверен, что этот художник учился не в Караваджо, – он остановился на площадке, чтобы перевести дыхание. – Бывал я в тех краях – захолустье. Там только и умеют, что ткать шелк на белье.

Дель Монте пытался приноровиться к шагу более молодого Шипионе. Так они добрались до этажа, где находились личные покои хозяина дома.

– Он учился у маэстро Петерцано в Милане.

– Милан? О, тогда все понятно. В его манере есть что-то от великих художников этих мест. Вот Савольдо, например, – посмотрите, как он использует светотень. Но чтобы выбиться в люди, художник должен жить в Риме.

«То есть приехать к тебе», – подумал дель Монте, кивнув в ответ.

– Похоже, не только серое небо севера заставило маэстро Караваджо покинуть Милан.

Шипионе вопросительно приподнял руку.

– Была там какая-то история с побитой потаскухой. Говорят, он ранил ее ревнивого любовника, который, на беду, оказался стражем порядка, – объяснил дель Монте.

Шипионе пожал плечами. Этот рассказ его не удивил и не возмутил.

– Когда Караваджо поселился в этом дворце, – продолжал дель Монте, – то ничем не отличался от обычных миланских головорезов. Во многих отношениях он таким и остался. Манера письма меняется у него быстрее, чем характер. Но в глубине души он хранит нечто нежное и возвышенное, откуда и черпает свое вдохновение.