Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо

– Кажется, Пруденца потеряла своего сводника, – предположил Онорио. – Мы не так давно расстались с синьором Рануччо у поля для игры в мяч, но сейчас он наверняка уже в другом месте.

– Где? – спросила Пруденца. – Он мне нужен.

– Надо думать, развлекается с другой шлюхой, – Онорио потянул ее к себе. – Забудь о нем, посиди лучше с нами.

Караваджо убрал со щеки девушки прилипшую прядь волос. Пруденца отпрянула и закрыла лицо рукой. Ее запястье было замотано потемневшей тряпкой. Микеле поднес прядь к свету – волосы слиплись пропитанные подсохшей вязкой жижей, цветом не отличавшейся от въевшихся в его кожу охры и умбры.

– У тебя кровь, девочка, – сказал он.

– Филлида набросилась на меня с ножом.

Волосы Пруденцы выбились из косы, которая была уложена на макушке венком, и причудливыми рыжими завитками легли на стол поверх хлебных крошек.

– Скажи спасибо, что живой ушла, если эта сука не шутила, – Онорио положил руку ей на плечо.

– Да уж, повезло, – не в силах сдержать волнение, проговорила Пруденца. – Она правда хотела меня зарезать – я отбилась, но руку она мне все-таки поранила.

– И что, никого не было рядом, когда она напала? – Караваджо поднял окровавленную прядь и попытался вплести ее обратно в косу.

– Я была у себя. Филлида ворвалась и бросилась на меня. А когда увидела кровь и поняла, что порезала мне щеку, то выбежала прочь, осыпая меня проклятиями.

Не дождавшись ответа на свой вопрос, художник, задумчиво поигрывая кубком, снова обратился к Пруденце:

– Зачем тебе Рануччо?

– Мне нужен защитник.

Девушка, которой было семнадцать лет, приехала из Тосканы несколько месяцев назад. Мужчины молча переглянулись. Они жили в Риме достаточно долго, чтобы понимать: девицам, подобным Пруденце, чтобы выжить, следует быть чуточку сообразительнее.

– Не думаю, чтобы ты… – тихо начал Караваджо.

– Рануччо позаботится обо мне. Он меня любит.

Мужчины снова переглянулись. Она обречена, как если бы инквизитор уже подписал ей смертный приговор. Если шлюха верит в любовь сводника, она пропала. Шансов у нее не больше, чем у еретика с зажатым щипцами языком, которого везут в клетке на казнь. Отныне ей одна дорога – в адское пламя.

– Я поговорю с Филлидой, детка, – Караваджо знал, что не стоит допытываться, что именно они не поделили. Одно упоминание имени Рануччо уже многое объясняло: он был сводник и блудодей. Но что-то в девушке – возможно, ее поразительная наивность? – тронуло Микеле. Художник поднес к ее лицу свечу. «В отличие от большинства уличных потаскух, – подумал он, – она мечтает о любви и верит, что может быть любимой».

– Что это ты там рассматриваешь? – Пруденца сморщила носик.

– Ты придешь ко мне?

– Я должна найти Рануччо.

– Не сейчас. Завтра.

Она понемногу успокаивалась. «Вспомнила о своем ремесле», – решил Караваджо.

– Мне нужна натурщица, – сказал он. – Я хочу тебя нарисовать.

Внезапная догадка озарила ее лицо:

– Ты ведь тот самый, да? – Пруденца торжествующе улыбнулась. – Ты написал Филлиду. Онорио, почему ты сразу не сказал, что твой друг – знаменитый художник?

– Если ты имеешь в виду дурную славу, тогда ты совершенно права, puttanella [3], – Онорио поднялся на ноги и ущипнул ее за щеку.

– Я живу в переулке Сан-Бьяджо, за флорентийским дворцом. Спроси Микеле, что квартирует у синьоры Бруни.

Караваджо бросил на стол несколько монет в уплату за ужин. Он взял руку Пруденцы и провел по ее ладони большим пальцем. «Большинство людей сочтет эту девушку недостойной любви, – подумал он. – Так же, как и меня». Люди не верят, что у тех, кто однажды ступил на скользкую дорожку, могут быть достойные устремления. Но Пруденца все еще смела надеяться на высокое чувство, словно ремесло шлюхи не лишило ее невинности. Сама того не сознавая, она сберегла чистоту души. Он улыбнулся. «А ты, Микеле? Остался ли в твоей душе хоть один незапятнанный уголок?» Эта мысль обожгла его. Он вложил девушке в руку золотой скудо и согнул ее пальцы.

– Только не показывай это Рануччо.

Три тощие девицы стояли на углу Корсо, поигрывая бедрами, и визгливыми голосами окликали проходящих мимо мужчин. Одна из шлюх, угадав в свете фонаря фигуру приближающегося Онорио, развернулась и досадливо шлепнула себя пониже спины:

– Поцелуй меня в задницу!

– Лучше укушу, мелкая ты паршивка! – он говорил вроде бы шутливо, но девушка вдруг попятилась, на глазах утрачивая кураж. Онорио следил за ней мрачным взглядом, и лицо его в тот миг напоминало портрет, на котором художник забыл оживить зрачок бликом света.