Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь - трилогия

Маститый Федор Кутуз с братьями, Григорием Горбатым и Онаньей (предком победителя Наполеона), были тут же. И им суждены и лавры, и раны смертные в многоразличных сраженьях грядущих веков; и Дмитрий Васильич Афинеев, дочери коего были выданы за виднейших бояр московских, великий и вотчинами и значением своим на Москве, глава и опора старомосковского боярства; и Федор Беклемиш; и Кобылины, все пятеро сыновей покойного Андрея Кобылы: Семен Жеребец, Александр Елка, Вася Пантей, Гавша и Федор Кошка — бессменный посол московский в Орде, передавший посольское дело и сыну своему, единому из пятерых, Ивану, от коего в одиннадцатом колене явились Романы, ставшие царями на Руси после того, как истребился род государей московских, обрушились Годуновы и не усидел на престоле Василий Шуйский.

Все эти люди, вся эта знать восстающей Москвы, при всех расхождениях и спорах были связаны между собою узами родства и свойства, представляя как бы единую семью московских вотчинников. Микула Васильич Вельяминов и великий князь Дмитрий, женатые на родных сестрах, были свояками. Дочь Микулы, в свою очередь, выходит замуж за потомка смоленских княжат, Ивана Дмитрича Всеволожа. Князь Петр Дмитрии Дмитровский, сын Дмитрия Донского, женится впоследствии на дочери Полиевкта Васильича Вельяминова. Федор Андреич Кошка выдает свою дочь за князя Федора Михалыча Микулинского. Иван Федорович Собака-Фоминский был сыном несчастной княгини Евпраксии-смолянки, разведенной жены великого князя Семена Гордого. Брат Свибла, Иван Андреич Хромой, Александр Андреич Белеут, Семен Мелик и Иван Толбуга, двоюродный брат боярина Ивана Собаки, — все были женаты на родных сестрах, дочерях боярина Дмитрия Александровича Монастырева, героически погибшего в битве на Воже, обеспечив победу московской рати. У третьего сына Ивана Мороза, Дмитрия, одна дочь была замужем за Иваном Семенычем Меликовым, а другая за Юрием Степанычем Бяконтовым, митрополичьим боярином, племянником известного боярина Данилы Феофановича. Дочери боярина Константина Дмитрича Шеи-Зернова были замужем — одна за Федором Кутузом, другая за князем Александром Федорычем Ростовским… Это действительно была семья, и, как во всякой большой семье, не обходилось без драк, остуд, завистей и споров, но, как и во всякой истинной, не распавшейся всеконечно семье, общая беда сплачивала их всех, заставляя в трудный час выступать заедино.

И нынче наступила именно таковая беда, и потому безо споров и местнических обид предоставили они началование над войском Боброку, придав ему князя Владимира Андреевича, уже доказавшего свой ратный талан. Да и так… Со Князевым братом… Пристойнее как-то! Никто не зазрит, не скажет, что местом обойден! Умели тогда, и честь не порушив, ни счетов местнических своих, дать место талану воинскому, обеспечивая тем самым победоносность ратей. Умели! И не скоро разучились еще!

Князя Дмитрия, когда он начинал молвить не то и не так, выслушивая, окорачивали бережно, но твердо, не позволяя ему ни осерчать, ни молвить безлепицы какой. Вот-вот на Москву учнут прибывать дружины из Галича, Дмитрова, Углича, Юрьева, Стародуба, Белоозера, Волока Дамского, Звенигорода и Рузы. Вот-вот подойдут ростовские, ярославские, суздальские и тверские полки: Михаил о, к чести своей, и днесь не порушил неволею заключенного договора с Дмитрием. Тесно станет в городе и на посаде, в торгу подымется дороговь. И надобно будет открывать боярские, монастырские и княжеские погреба, житные дворы и бертьяницы. И всему тому надобны мера и счет. И на то все такожде были назначены Думою дельные управители.

После соборного решения Дмитрий воротился домой потишевший и хмурый. Евдокии сказал, ополаскивая под рукомоем лицо и руки:

— Опять я не хозяин в дому! Без меня решают! — шваркнул шитый рушник, тяжело пал на лавку. — Ничто не деитце! Церкву в Коломне свели — пала! И тута я виноват? — помотал головою. Смурь какая-то томилась и искала выхода. Будто снова, как при Алексии, все делалось за него и помимо него.

— А может быть, и лучше так-то, соборно, Думою всей, — опрятно отмолвила Дуня, подымая на князя свои голубые, точно блюдца, огромные глаза, — ладо мой?

— К Сергию ездил! — досадливо возразил Дмитрий.

— Дак, может, его молитвами и идет?

Он глянул на жену, посопел. Прижал ее ладонь к своей щеке: не будь тебя, что бы я и творил, донюшка! Подумалось: так-то сгадать, может, и права Евдокия? И Сергий баял о соборном: мол, всей землей… Все же обида оставалась, мешала, занозила в сердце, хоть и некогда стало почти в ближайшие дни думать и страдать, так резво покатили дела.