Ануар Алимжанов - Гонец

Степь звенит от палящего зноя, она выгорает. В ушах голодных детей, в ушах умирающих от жажды птиц и куланов, в ушах одиноких бродяг, в смертельном страхе избегающих человеческого общества и, подобно кротам, роющих землю в поисках съедобных кореньев или плетущихся от одной высыхающей рощи к другой в поисках козы-куирука [4] Грибы. , жау-жумар [5] Клубни марьиных кореньев. , ягод и жадно вгрызающихся в стволы берез, чтобы напиться земного соку, и в ушах безымянных гонцов, мчащихся, не щадя ни себя, ни коня, в стороне от больших троп и дорог, стоит бесконечно тонкий, пронизывающий душу звон. Сухой свист кузнечиков и мошкары, звон раскаленного воздуха и окостеневших трав.

Ни людям, ни животным не скрыться, не убежать от этого томящего звона и зноя, от палящего ока солнца.

Никуда не скрыться от свирепого врага, который может появиться возле тебя в любой миг, в любое время дня и ночи. Негде укрыться от солнца. Никто не знает — где свои, где чужие тумены.

Только безымянным гонцам известно, где притаился уцелевший аул, где спрятаны спасенные от угона за Джунгарские горы табуны султанов Великого жуза или где, в скольких переходах от Алтынколя, находятся ополченцы найманов и сколько сотен осталось от нукеров [6] Дружинники. Болат-хана.

Люди из каравана Манай-бия видели, как гонец с запасным конем, перевязавший лицо белым платком, оставив открытыми лишь глаза, вплавь переправлялся через реку Каратал, видели гонца на белом скакуне, когда тот неожиданно пересек им дорогу.

Белые платки на голове да голубые лоскутки на острие пик, легкие, но прочные кольчуги, да быстрые кони и еще воспаленные от бессонницы глаза и молчаливость, настороженность выдают гонцов. Кривая сабля на боку, серебряная пайцза, которую они мгновенно вытаскивают при встрече из тайников в складках своей одежды, заставляют людей молча выполнять их волю. Ни старый, ни малый не задает им вопросов. Им отдают лучшего коня и сливают в их охотничий торсук остатки кумыса.

Узункулак доносит, что гонцы мчатся из Талкына — маленькой крепости, стоящей где-то на крутом перевале Джунгарских гор. Идет молва, что конница джунгар разгромила эту крепость, но не смогла уничтожить жигитов, защищавших ее. Жигиты скрылись в горах. А сейчас они где-то в ущельях Алтынэмеля готовятся к битве. Узункулак доносит, что главой их стал табунщик Малайсары из рода бесентин. Говорят, что он отличился при защите крепости своим бесстрашием и хитростью, и жигиты назвали его батыром…

Больше ничего не сообщает знающий все узункулак.

Люди научились молчать. Научились хранить тайну от неизвестных скитальцев. Только гонцам было известно, — куда пробралась и где скрылась армия джунгар и куда нанесет свой удар батыр Малайсары.

От одного каравана беженцев к другому шла молва о батырах, где-то в степях Сарыарки собравших ополчение. Говорили, что во главе их стоит другой удачливый батыр, который хочет примирить ханов всех трех жузов, что он напомнил им мудрые слова Тауке-хана и потребовал от всех султанов выполнения клятвы, когда-то данной на Старой горе перед Тауке-ханом. С тех пор та гора называется Улытау — Великой горой.

Никто из друзей Манай-бия не знал, кто этот батыр. Никто не слышал о нем раньше. Откуда он? Из какого племени? Знатного ли происхождения? Султан или хан?

В аулах Маная о нем слышали в первые дни мамыра [7] Месяц май. , и сейчас, в поисках защиты направляясь в чужие края, люди Маная с надеждой вслушивались в каждое слово, когда кто-либо говорил об удачливом батыре из Среднего жуза или о Малайсары. Им уже не было дела, откуда они — из какого рода, султаны или ханы.

Людям нужна была опора, надежда. Народ искал вождя, способного объединить грызущиеся друг с другом племена казахов. Потому каждое новое имя вселяло огонек надежды. Каждый батыр, неожиданно проявивший себя в схватке с джунгарами, притягивал к себе взор не только жигитов — участников битв, но и всех беженцев, чьи караваны ползли по нескончаемым степным тропам Казахии под палящими лучами солнца.

Собственно за эти два года аулы Манай-бия второй раз покидали свои земли в тенистых ущельях Джунгарии. И если когда-то Манай считался справедливым старейшиной десяти аулов, то теперь под его властью осталось лишь два-три десятка стариков и старух да полсотни сирот и вдов. Манай-бий знал, что больше уже нет возврата назад, что он не сможет спасти тех, кто еще остался в живых и верит в него. Но умереть — он умрет вместе с ними.