Мария Воронова - Сестра милосердия

Петр Иванович тоже приободрился и решил выкурить папироску. Только он ушел из перевязочной, как Катерина упала в подушки. Лицо внезапно посерело, Элеонора схватилась за пульс. Так и есть, нитевидный. А рука совсем холодная…

— Скорее, верните! — крикнула она Кострову, а сама рванула дверцу шкафчика с медикаментами. Нужно приготовить впрыскивание камфары! И глюкоза, глюкоза!

Масляный раствор никак не хотел набираться в шприц, почему только она не подогрела ампулу заранее?

Ей часто предлагали учиться дальше и стать врачом. Сначала на курсах Красного Креста, а потом Знаменский и все остальные доктора, с которыми ей приходилось работать. Пожалуй, в медицинский институт ее не агитировали только собственный дядюшка и доктор Воинов, которые считали, что женщина хорошим хирургом стать никогда не сможет, а терапевт — слишком дурацкая специальность, чтобы ею овладевать.

Элеонора понимала, что умна и ее интеллекта хватит для учебы в институте. Но мысль, что от ее решения будет зависеть человеческая жизнь, была невыносима. У каждого врача есть свое кладбище, и Элеонора не чувствовала, что готова им обзаводиться.

Смерть товарища Катерины будет на ее совести. Из ложного сострадания она оспорила решение прекрасного врача. А Петр Иванович… Кто знает, какую тактику он избрал бы, если бы Элеонора не просила его во что бы то ни стало попытаться спасти ногу? Возможно, пресловутая «коллегиальность» не так плоха и спасла больше жизней, чем погубила…

Но сейчас не время для угрызений совести! Нужно четко и быстро делать все возможное.

Иногда в острые моменты Элеонора начинала видеть все словно со стороны.

Высокое стрельчатое окно перевязочной, в которое заглядывает уже по-осеннему бурая ночь, хрупкая женщина на кушетке, она кажется совсем потерянной, будто таящей среди простыней и белого мрамора, которым облицованы стены.

И в углу Костров, лицо его как пятно, клякса жизни среди этого стерильного предсмертного мирка.

Несмотря на инъекцию камфары, Катерина потеряла сознание.

Петр Иванович распорядился ввести еще один флакон физиологического раствора и следом повторить камфару. Потом сделать эпинефрин, и если эффекта не будет, то все кончено.

— Вы бы шли отсюда, Сергей, — сказал он Кострову, — ей-богу, не до вас.

Тот покачал головой:

— Перед смертью она придет в себя. Пусть хоть я буду рядом.

Элеонора позвала постовую сестру, та приготовила грелки, которыми обложили Катерину. Пульс на руке едва определялся, повторили камфару.

Сестра из терапевтического отделения принесла две ампулы глюкозы, целое состояние.

Заглянул дежурный врач, положил на стол эпинефрин и порошок хинина, который был совершенно не нужен.

Никто не навязывался, не путался под ногами, но у Элеоноры возникло странное чувство, что вся дежурная смена страстно желает выздоровления этой девушки.

Она пыталась измерить давление, но ничего не вышло. Где-то на тридцати послышались то ли Катины сердечные тоны, то ли эхо ее собственных.

Но Петр Иванович медлил с эпинефрином. Можно слишком сильно подстегнуть сердце.

— Пока надежда еще есть, — повторял он.

Так прошла ночь. Катерине ввели просто неслыханный объем физиологического раствора, в четыре часа, пик активности блуждающего нерва, Петр Иванович все же назначил эпинефрин, правда, половину обычной дозы и подкожно.

И вот наступил момент, когда Элеонора поймала пульсовую волну! А тонометр показал восемьдесят и сорок. Не бог весть сколько, но это уже артериальное давление!

К семи утра Архангельский объявил, что с инфекционно-токсическим шоком удалось справиться.

И все трое обменялись глупыми улыбками.

— Все же странные вы люди, доктора, — сказал Костров, — товарищ Львова нас, большевиков, не любит, вы, Петр Иванович, тоже не в восторге от новой власти… И ночь не спите, спасаете своего идеологического противника.

— Для врача люди делятся на здоровых и больных, — буркнул Петр Иванович, — здоровые пусть себе живут, как хотят, а больных мы лечим независимо от их цвета.

— Вы говорите прямо как начальник нашего полевого госпиталя, — улыбнулся Сергей Антонович, — он всегда повторял: вы воюете друг с другом, а я воюю со смертью. Вы мне не помогаете, потому что не знаете как, а я к вам не лезу, потому что не понимаю зачем. Никогда оружие не брал в руки, хоть большой личной храбрости был человек.

Элеонора слушала вполуха, думая, как бы выгнать Кострова и спокойно поменять белье товарищу Катерине. Но она знала, что после пережитого волнения на многих нападает болтливость. Потом ей пришло в голову, что впереди рабочий день и неплохо бы освободить перевязочную. Пусть Петр Иванович решит, можно ли переводить пациентку обратно в палату…