Франческо Гверацци - Беатриче Ченчи

– Как не так! Ведь я не вчера родился…

– Не скрытничайте, Олимпий, потому что очень может быть, что тайна уже более не принадлежит ни вам, ни мне, а мне всегда приходится чинить ваши прорехи; подумайте, что речь идет о нашей жизни.

Олимпий хорошо помнил, что проговорился; слова Марцио подействовали на него; ему стало не на шутку страшно, и он начал говорить прерывающимся голосом:

– Теперь, как я припоминаю хорошенько… правда… милый Марцио, надо чтобы вы помогли мне поднять спущенную петлю… Ну, что ж делать? Я был вне себя от злости! Одним словом… у меня сорвалось… с языка… что-то… что может заставить подозревать нас обоих в убийстве графа Ченчи…

– Вы смеетесь? Да, если так, ведь мы погибли.

– Нет… я говорю серьезно… но те, которые слышали меня, кажется, все хорошие люди. Но все таки было бы лучше, если б я не говорил… ах, если б можно было устроить так, чтоб они забыли… или в крайнем случае, чтоб не могли больше говорить…

– Как? Письма запечатывают сургучом, а рот надо запечатывать свинцом…

– Ах? Если б можно, это короче всего… можно и железом…

– Я и сам так думаю, – сказал Марцио и искоса посмотрел на Олимпия, но ему показалось, что тот также на стороже. Он прислушался: кругом мертвая тишина. Шпион шел так тихо, что пульс чахоточнаго бывает слышнее. Между тем они дошли до часовни, где перед образом мадонны горела лампада: Олимпий поднял руку, чтоб снять шляпу перед образом; но в этот миг Марцио с быстротою молнии схватил кинжал и вонзил ему в живот до рукоятки. Олимпий упал, вскрикнув:

– Марцио, что ты делаешь? О, святая Дева, помоги мне!

Марцио наскочил на него, говоря:

– Ты сам осудил себя, Олимпий, когда сказал, что болтливый рот запечатывают железом; и дай Бог, чтоб этого было достаточно. – Он собирался доконать Олимпия, по видя, что тот готов испустить дух, обтер кинжал о платье убитого, перекрестился перед образом и произнес:

– Настанет день, когда я должен буду дать ответ за эту кровь; но ты, Матерь Божия, знаешь, за себя ли я пролил ее. Если б я не сделал этого, он погубил бы целое семейство и девушку.

И он продолжил свой путь, точно как будто просто прочел перед образом молитву, а не совершил при этом убийство. Несчастная и отвратительная смесь набожности и зверства, слишком обычная в те времена! Придя в гостиницу, он собрался в дорогу, положил на стол следовавшие за постой деньги и, когда все уснули, отправился в другую гостиницу, с намерением уехать на первом же отплывавшем корабле.

Шпион, видевший всё издали, подбежал к Олимпию, но застал его уже при последнем издыхании.

Он отправился бегом в один из тёмных закоулков в центре города и постучался особенным образом в потаенную дверь одного дворца. Дверь открылась и закрылась за ним осторожно и тихо, как пасть волка, проглотившая курицу.

На другой день ещё до зари Марцио был на моле; не найдя другого судна, кроме барки, которая отправлялась в Трапани, он скоро условился о цене с хозяином, и уже всходил по лестнице на барку, как вдруг его красный плащ упал в море. Надо было пустить в ход багор, чтоб вытащить его; матросам не удалось зацепить с первого раза, они попробовали в другой и в третий раз. Покуда они теряли на это время, стая ворон показалась вдали и направилась прямо на барку. Марцио, у которого было удивительное зрение, завидел вдали вчерашнего игрока; а тот с своей стороны открыл уже красный плащ и его владельца. Марцио закричал матросам, чтобы они бросили злополучный плащ и отчаливали скорей; но было уже поздно.

– Остановитесь, эй, там, на барке, по приказанию вице-короля!

Барка осталась неподвижной, и сбирры [39]взошли на все как раз вовремя, чтоб успеть схватить за фалды Марцио в то самое мгновение, когда он уже готов был кинуться в море.

– Богу не угодно было! – сказал он, и дал себя связать без сопротивления. Чтоб не сбежался народ и чтоб не делать шуму, сбирры, следуя старому обыкновению делать всё тайно, надели на него красный плащ, выжав из него воду, и таким образом покрыли руки, на которых уже были цепи: два сбирра шли рядом с ним в качестве слуг: другие сопровождали его издали.

– Эчеленца! коршуны вернулись с добычи. – Таким образом докладывал слуга, походивший по наружности и по манерам разом на сбирра и на писаря. Слова эти, сказанные в замочную скважину, подняли с постели два существа. Одно из них был мужчина длинный, худой, с лицом желтым, как лампадное масло, и до того изрытым оспой, что походило на пармезан. Другое существо была женщина; её седые волосы вились и торчали во все стороны, точно они всю ночь боролись между собою. Одеваясь торопливо, мужчина говорил: