Франческо Гверацци - Беатриче Ченчи

– Боже мой! Я умираю с голоду, умираю от жажды; лучше бы быть повешенным; я к этому уже был готов…

– Кто ты? Отвечай скорей…

– Эчеленца, разве вы не знаете, кто я? Отоприте мне дверь, ради Бога, я готов глодать своя собственные руки.

– Отвечай скорей, говорю тебе, или я уйду.

– Я человек, у которого открытый счет с правосудием; но по правде сказать из-за вздора, – впрочем, я честный бандит и прежде всего, верный: меня зовут Олимпий. Меня запер здесь граф Ченчи, два дня назад, должно быть, потому, что здесь не видно, когда встает и когда ложится солнце; он обещал вернуться, и вот я до сих пор жду его. Ах! если ты крещеный человек! дай мне каплю воды, кусок хлеба, огня… ради Бога!

– Это ужасно! Морить голодом человека и без причастия! Душа этого человека – ад, дна которого никогда не отыщешь. Олимпий, теперь я не могу помочь тебе: потерпи, я скоро вернусь; пока у меня нет ключа.

– А вы кто такой?

– Я – Марцио.

– Ты пришел наслаждаться моими предсмертными муками?

– Я никогда не изменял никому; будь спокоен… прощай!

– Когда-то мы не изменяли друг другу. Я буду ждать… буду надеяться, буду терпеть молча, – но ради Бога, Марцио, возвращайся скорее, если хочешь застать меня в живых: я голоден, я продрог… Жажда томит меня.

Граф Ченчи лежал и не мог двигаться, потому что нога его распухла от сильного движения и от гнева, который взволновал его кровь. Тревожный сон сомкнул ему наконец глаза; когда он проснулся, то попробовал встать, но острая боль не допустила его до этого. Он скрежетал зубами от злости и, произнося ужасные ругательства, восклицал: «и мне надо будет довериться этому изменнику!» Тогда он позвал Марцио, который явился мигом, но с мрачным лицом.

– Марцио, видишь, как я верю тебе, возьми ключи от тюрьмы Беатриче и отнеси ей хлеба и воды…

– Больше ничего?

– Ничего… Марцио, надень на себя какой-нибудь святой образок, чтобы прогонять привидения, если они явятся тебе. Если до твоего слуха дойдет какой-нибудь голос, не обращай внимания: это все обманы дьявола; в особенности обходи пещеры с правой стороны, там умер с голоду враг моего деда…

– Эчеленца, отчего мы не идем вместе с вами?

– Разве ты не видишь, чёрт возьми, что я не могу двигаться?

– Если ваша дочь ранена, прикажете лечить ее?

– Нет. Но разве ты думаешь, что она ранена?

– Мне кажется, и это может испортить её красоту.

– Я не точу, чтоб она потеряла теперь красоту; пусть позже… Возьми вот здесь, в шкафу, бальзам; если нужно, помоги ей.

Марцио ловко захватил другие ключи, потому что ключ от тюрьмы Беатриче он взял в то время, когда граф спал, и отправился в пещеры.

– Синьора Беатриче, – с горечью сказал Марцио, войдя к пленнице: – вот дары, которые посылает вам ваш отец, – и подняв фонарь, он с вниманием посмотрел на её ангельское лицо, обагренное кровью. Он удержал крик негодования и со всею нежностью, на какую был способен, прибавил: – подите сюда, позвольте мне вымыть вам лицо… простите, что я не умею делать этого нежнее… – Он обмывал ей раны, мазал их бальзамом и обвязывал. – О Боже! повторял он беспрестанно: – ты свидетель этого злодейства!.. А если ты ему свидетель, то как же ты можешь терпеть его?

Окончив перевязку, Марцио повторил.

– Дитя мое, вот дар, которые посылает вам тот, кто зовется отцом вашим – хлеб и вода; я пренебрег его строгим запрещением, и припас еще другую пищу; но, право, я не в силах увещевать вас – продолжать жизнь, которая превосходит самую ужасную казнь; и, что более всего надрывает мне сердце, так это то, что я не могу помочь вам ни в чем, потому что (и при этом голос его сделался глухим от сдержанных слез) я решился сегодня же оставить ваш дом.

Беатриче опустила голову, как человек, испытавший уже так много горя, что он хотя и чувствует, но не умеет более жаловаться на новые удары страдания.

– Гвидо умер, и ты покидаешь меня?

– А кто вам сказал, что монсиньор Гвидо умер?

– Так он жив?

– Жив, и цел, и невредим.

Беатриче склонила голову на плечо Марцио; она долго оставалась в таком положении, потом чуть слышно сказала:

– Гвидо жив, и ты покидаешь меня?

– Да вы и сами покидаете меня. Слушайте, я хочу открыть вам одну вещь, которую я не сказал бы даже отцу родному, если б он вернулся из царства мертвых. Я вошел в дом Ченчи для того, чтоб исполнить обет; и знаете ли какой обет? Убить графа Ченчи. Ежедневные злодейства этого изверга всё более и более утверждали меня в моем намерении; я понимал, что, отняв у него жизнь, я не только удовлетворю своей мести, но что это будет с моей стороны даже заслуга перед народом, и людьми, и перед Богом. Только, если это смущает вас, я не совершу этого на ваших глазах: больше я ничего не могу сделать для вас… и не трудитесь говорить мне… Никто меня не разубедит, никто; то, что должно исполниться, будет исполнено.