Франческо Гверацци - Беатриче Ченчи

Граф, окруженный слугами, державшими факелы, принялся искать Беатриче и скоро нашел ее. Потрясенная всем происшедшим, она оставалась без движения. Но едва лишь он увидел ее, в нем вновь вспыхнула самая зверская ярость; схватив ее за руки и потрясая ее с ужасной злобою, он с горьким сарказмом говорил ей:

– Так вот она, невинность, которой непонятны слова любви и сладострастия, как звуки незнакомого языка? Вот она девственница, берегущая лилию, которая должна умножить блаженство рая? Бесстыдница!.. распутница, принимающая тайно любовников!.. Так ты сама вызываешь на гнусные наслаждения… сама навязываешься тем, кто не хочет тебя. Скажи мне, кто был тот, с кем ты бесстыдно обнималась?

Беатриче смотрела на него и молчала. Старик, взбешенный этим спокойствием, заревел.

– Говори, если не хочешь, чтоб я убил тебя!

И так как Беатриче не прерывала молчание, он совершенно остервенел, вцепился ей руками в волосы и стал рвать их прядь за прядью; не довольствуясь этим, он поносил ее самыми грязными ругательствами, каких никогда не слышала ни одна честная женщина, и наносил ей жестокие удары в грудь, в шею, в лицо. О, из сострадании отвратим наш взор в другую сторону! Кто мог бы видеть, не содрогаясь, этот нежный лоб и щеки, изувеченные глубокими царапинами, эти божественные глаза, распухшие и в синяках, кровь, льющуюся вместе со слезами на эти милые уста! Он опрокинул ее на землю, таскал ее за волосы и беспрестанно переходил от одного тиранства к другому; топтал ее ногами, но она все молчала; раз только у нее вырвались из груди слова:

– Горе! горе мне!

– Ступайте прочь отсюда все вы, – крикнул граф: – ты, Марцио, останься… Слушай! я хотел поручить тебе эту негодницу, в доказательство моего доверия к тебе… но лучше будет, если я сам присмотрю за ней, чтоб она не заколдовала тебя… Поди в мой кабинет, в конторке, в правом углу, ты найдешь связку ключей; возьми их и принеси мне… Торопись… ступай…

Марцио, вынужденный остаться грустным зрителем безбожного обращения, пошел и мигом вернулся с ключами; он поднял девушку и, становясь между нею и отцом, делал вид, что грубо толкает ее в подвал.

Марцио оставил в нескольких шагах позади графа Ченчи; вдруг слух его был поражен страдальческим стоном и словами:

– Умереть так… без хлеба и без причастия. Ах ты изменник!

Марцио догадался, что в этих пещерах скрываются еще другие преступления, кроме того, которого он был свидетелем, и повернул голову в ту сторону, откуда слышался голос; но Франческо Ченчи, запыхавшись, поравнялся с ним в эту самую минуту и бросив на опасного слугу свирепый взгляд, спросил:

– Слышал ты стон?

– Стон?

– Да, точно стон грешной души…

– Мне послышалось… завывание ветра в пещерах…

– Нет, нет… это стоны… Дед мой заморили здесь голодом своего врага. С тех пор, говорят, в этих пещерах водятся привидения; и я этому готов поверить.

– Спаси меня Господа! Что касается до меня, я не взошел бы сюда даже со святой свечею в кармане.

– И хорошо делаешь. Открой эту дверь: вон там, направо… третью… вот так… хорошо.

Марцио отпер дверь и граф со всей силы втолкнул туда Беатриче.

– Ступай, проклятая, ты теперь испробуешь вкус хлеба покаяния и воды страдания.

Беатриче от сильного толчка упала на пол и ударилась лицом о выдающийся камень, отчего сделала еще новую рану на губах: побежденная болью, она упала в обморок. Когда душа несчастной вернулась к жизни, она встала с полу: она была одна, окруженная мраком; опершись на стену, несчастная предалась размышлениям:

– Горе мне! горе! Бог покинул меня. Никто из живущих не смеет и не может помочь мне, – никто. Судьба обрушилась на меня, как свод святого Петра. Право, уж слишком много бури для того, чтоб сломить такой слабый тростник. Ты не осудишь меня, Господи, за то, что я свалилась под бурею, которую ты сам послал на меня… Гвидо мой, Гвидо! О, горе мне! и он теперь наверное уж умер… Он говорит теперь обо мне с Вергилием… и они вместе ждут меня к себе. О, Боже! Гвидо не вини меня в своей смерти… Теперь, когда я без стыда могу говорить с тобой, я открою тебе, как беспредельна, как сильна была моя любовь к тебе. Но зачем, – да простит тебя Бог, – зачем Гвидо хотел ты соединить свою судьбу с моею? Разве я не говорила тебе, что дни мои обречены на погибель? Разве я не предваряла тебя?.. О, зачем я живу и не в состоянии умереть? Говорят, что мы не в праве лишить себя жизни! Нет? Душа должна чувствовать, страдать и не должна желать смерти телу… Я перенесла бы даже такую долю, если б я не знала, что я – семя злополучия, брошенное на землю для того, чтобы взрастить жатву слез для всех, кто меня любит… Да, дни мои растут, как ветви ядовитого дерева, которое убивает всякого, кто захотел бы отдохнуть под его тенью. Я не виню тебя, Господи! Ты возложил на спину твоего единородного сына крест из дерева, и он трижды упал под его бременем; но на меня ты возложил свинцовый крест. У меня нет сил нести его, и я бросила его на землю. Пусть берет кто хочет эту исстрадавшуюся душу… Моя жизнь слишком тяжела и я хочу кончить с нею.