Анн Бренон - Нераскаявшаяся

Все еще улыбаясь, и переполненная своими мыслями, она остановилась перед тремя молодыми людьми, которые поднялись с травы. Бернат, вставший первым, не осмелился двинуться к ней и только протянул к ней руки, пожирая ее своим черным взглядом. Пейре тоже засмеялся от облегчения и радости, без всяких усилий поддавшись простому жизненному порыву.

Фелип подошел к ней поближе.

Немного сконфуженная тем, что оказалась в центре внимания, она бросила радостный взгляд на своего брата Пейре, тихим голосом приветствовала Берната, тоже не смея коснуться его руки, и внезапно склонилась перед добрым человеком, прошептав просьбу о благословении. Она слышала звучный и ласковый голос молодого монаха, который впервые обращался к ней непосредственно. И тут вся стыдливость Гильельмы словно улетучилась. Она увидела, как открывается перед ней ее дорога.

— Гильельма, если желаешь, то мы сейчас поговорим с тобой наедине, ты и я. Для меня ты как сестра, и я желаю тебе добра всей своей душой. Но я не смогу помочь тебе, если ты меня по–настоящему не попросишь об этом. Поэтому хорошо было бы, если бы ты искренне рассказала мне о том, какой хочешь видеть свою жизнь.

— S enher , господин, я хочу служить добрым христианам. Я не хочу оставаться, ни живой, ни мертвой, во власти этого человека, моего мужа.

Бернат, нервничая, прохаживался краем луга, где беседовали Гильельма и Фелип, и наблюдал за дорогой. Он следил за редкими прохожими, пока те не скрывались из виду, прикидывая, что им сказать, если они решат подойти поближе. Он почему–то боялся, что сюда явится ее муж. Бернат никогда не видел его, но был уверен, что сразу же узнает. Он также высматривал, не возвращается ли Пейре, который ушел в город.

Чтобы не привлекать ненужного внимания, трое молодых людей сначала последовали за Гильельмой дальше по дороге, до самого луга, где она должна была собирать траву. Они опасались встретить знакомых, как вот встретили же по дороге дядю Пейре и Гильельмы, Берната Маури, который возвращался из своего сада. Довольный тем, что неожиданно встретил своего светловолосого племянника, тот стал приглашать Пейре и его товарищей пойти выпить с ним где–нибудь в городе. Бернат и Фелип, извинившись, отказались, но Пейре, конечно же, и не собирался отказываться. К тому же, он считал полезным узнать, что дядя Бернат думает об обычаях и поведении жителей Ларок д’Ольме, и какие последние слухи и сплетни кружат по городу. Он думал начать с разговоров о семье Пикеров и их друзьях, и осторожно подбросить идею о том, что Гильельма не особенно–то счастлива в супружестве, и нельзя всю вину за это возлагать на нее…

Итак, Пейре ушел в город со своим дядей, а добрый человек и его товарищ остались с Гильельмой на лугу. Они понимали, что для того, чтобы молодая женщина могла составить разумный план дальнейших действий, нужно найти место вдали от города, где можно было бы спокойно поговорить. Здесь уже кончались городские сады, иногда попадавшиеся среди полей, а на дороге только время от времени мелькала чья–нибудь одинокая фигура. Тут не было большой опасности привлечь подозрительность соседей или любопытные взоры. Берната попросили следить за тем, не идет ли кто, а Гильельма и Фелип де Кустаусса сидели на траве в тени высокой живой загороди, друг напротив друга, достаточно близко, чтобы, не касаясь, все же разговаривать, не повышая голоса. Гильельма сидела, поджав колени, и натянув на них платье, обе руки она, из–за переполнявших чувств, прижала к сердцу. Она изо всех сил пыталась быть сдержанной в жестах. Как хорошей верующей, ей была известна суровость обетов молодого монаха, которые она очень уважала, потому, говоря с ним, она избегала даже касаться края его одежд. Она говорила тихо, слегка склоняя голову всякий раз, когда добрый человек обращался к ней, преисполненная снизошедшего на нее умиротворения, радостная от открывающихся перед ней перспектив и чувствуя на себе издали взгляд Берната.