Савва Дангулов - Государева почта + Заутреня в Рапалло

Сергей пришел на петроградскую почту и встретил Крайнова. (Как ки печально было положение дяди Кирилла, он все еще поспевал за жизнью, его осведомленность была завидной.)

— Не с Караханом ли приехали, Станислав Николаевич?

— С Караханом.

Они пошли Невским. Вечерело. Зажглись первые огни. Они явились, эти огни, там и сям по фасадам темных петроградских домов, будто их бросили наотмашь, врассыпную.

— Вот вы спрашивали тот раз о Карахане. Что вам сказать? Главное, как мне кажется, увидеть человека рядом, рассмотреть его, а остальное вопрос времени. Вот Карахан. У одного способность говорить с аудиторией, у другого — с отдельным человеком. Я не слышал Карахана, говорящего с трибуны, но, по слухам, он хорош и там. А что его дар, так это разговор, как говорят французы, в четыре глаза, умеет победить сомнения собеседника в долгом, требующем терпения диалоге. Сейчас покажу дом, и он вам объяснит многое. Вот сейчас подойдем, видите, с коринфскими колоннами? Теперь взгляните на третий этаж и на этот ряд окон слева… Не знаю, живет ли он сейчас здесь, но тогда это были именно его окна! Слыхали? Вожеватов?! Известный дока по кодовому письму. Консультировал и генштаб, и иностранное ведомство. А после Октября забастовал!.. Карахан вызвался переговорить с ним. Старые чиновники с Дворцовой посмеивались: «Вожеватова распропагандировать? Ну–ну!» Но Карахан решился. Поехали к Вожеватову вместе. Впрочем, я стоял у этой рекламной тумбы, а он поднялся в квартиру. Его не было часа полтора, однако появился все–таки… У меня сердце оборвалось — без Вожеватова! «Отказался?» — «Нет, почему же? Обещал быть, только просил пролетку прислать…» Пролетку так пролетку, послали. И что вы думаете? Служил верой и правдой. Наше первое кодовое письмо консультировал Вожеватов… Да что Вожеватов? Были военспецы, которых Карахан отвоевал для революции, а были и банковские тузы. Есть талант трибуна, когда надо склонить на свою сторону массы, а есть талант, когда надо говорить в четыре глаза…

— Буллит бы сказал: когда надо отыскать пути, которыми ушло русское золото в Стокгольм…^ — уточнил Сергей. — Так?

Крейнов засмеялся, решив обратить эти слова в шутку.

— А вы можете спросить Льва Михайловича самого, при этом не позже чем через полчаса, он там же, в «Европейской»…

Цветов ничего не сказал. Не иначе, Карахан был заинтересован в разговоре с Цветовым, должен быть заинтересован, и быстрый ум Крайнова это определил мгновенно.

Они были в «Европейской» и у входа в апартаменты Карахана едва не сшибли человека в дохе.

— Да не Вожеватов ли это?

— Какой там!.. Товарищ министра — большие ские займы были у него, как и золотые запасы…

— Буллит бы сказал: «Золото любит толстых». И эти слова развеселили Крайнова.

— Тогда это решительно не наша со Львом Михайловичем сфера, мы–то вон какие поджарые!..

Они вошли. Карахан сидел за письменным столом и писал. В свете настольной лампы, прикрытой матовым колпаком, его смуглое лицо серебрилось. Услышав звук открываемой двери, он не без труда поднял гл. аза, и серебро, казалось, пролилось в зрачки.

— Вот Сергей Цветов, Лев Михайлович… Так вы же знакомы!.. Помните, на Софийской?

— Да, конечно…

Карахан встал. В этот раз взгляд Сергея, обращенный на Карахана, был пристальнее. В' осанке свойственная кавказцу статность. Шаг мягок. Встав из–за стола, он протянул руку и пронес ее протянутой через всю комнату.

— Помню, Станислав, помню… — произнес он, пожимая руку гостю, при рукопожатии умел держать спину прямой. — Вы еще говорили потом, что наш гость победил «Эколь коммерсиаль»… — он указал на столик, стоящий у камина. — Прошу вас…

Сказав «прошу вас», Карахан проследовал всосед–нюю комнату и вынес оттуда бутылку вина начатую и три бокала; бутылку держал, зажав горлышко между средним и безымянным пальцами, что давало возможность взять в эту руку еще многое, чем можно было бы украсить стол, если бы припасы были побогаче.

— Простите, что так скромно, — он неторопливо разлил вино, любуясь тем, как вскипает нежно–розоватая пена. — Будьте здоровы…

Он поднял бокал и, дожидаясь, пока гость пригубит, заметно сместил руку к свету; как ни густо было вино, оно просвечивалось, цвет был темно–рубиновым, живым, Карахан залюбовался им.

— Поезд в Гельсингфорс уходит утром? — спросил он. Если и надо было как–то начать разговор, то по возможности издалека.

— Рано утром, — был ответ Сергея. — Как гости? Сбылись… надежды?