Савва Дангулов - Государева почта + Заутреня в Рапалло

— Читайте, Николай Андреевич, не бойтесь… — Он упер палец в свое имя, набранное крупно: Рерберг. Никуда не денешься, надо читать.

«Мнение русского — письмо в редакцию» — гласил аншлаг. Рерберг комментировал договор в Рапалло. Но как он комментировал! «Чтобы понять русских, надо влезть в их шкуру!» Он как бы говорил от имени новой русской дипломатии, проникнув в ее огорчения и надежды. Он говорил если не от имени Чичерина, то от лица человека, который связал себя с чичеринской позицией и ее разделяет. «Поймите русских: они все еще прорывают блокаду, в данном случае дипломатическую». Его письмо было обращено в два адреса: к итальянцам и русским. Итальянцам он сказал: не осуж-

дайте их, они вынуждены были так действовать. Русским: разве вы не поняли, что я говорю и от вашего имени? имею ли я право? если говорю, то имею.

— Иу как, Николай Андреевич? Что можно сказать после этого?

Я засмеялся:

— Силен Рерберг!

— Вот так–то, Николай Андреевич!

Мы пошли от берега. Надо отдать должное Рербер–гу, он усложнил задачу. Решение, которое он избрал, было в его положении едва ли не единственным — сам выбор этого средства требовал и ума и опыта жизненного, видно, у Игоря все это было. Он точно выдернул из–под меня землю. Чтобы что–то сказать, мне надо было собраться с мыслями, но не скажешь ему об этом.

— Ну как, Николай Андреевич? Не ясно ли, что ваше слово для Маши закон?

— Нет, для Маши ее собственное слово закон…

Я вернулся в отель и рассказал Марии о Рерберго–вом письме русского.

Мы стояли с моей дочерью в холле гостиницы, отыскав глазами полукресло, Мария придвинула его, села.

— Как ты понимаешь все это? — спросила она. Холл был полуосвещен, и свет паркового фонаря,

ворвавшись в здание, высветил лицо и Маши,

— Я вижу тут его предприимчивость, — сказал я, — А разве не так?

— Нет, нет, — не согласилась она и закрыла лицо руками.

— Почему «нет»? — был мой вопрос. — Я хочу понять…

Она открыла лицо, и оно мне показалось зеленым — оказывается, парковый фонарь, вставший у окна, был зарыт в листву.

— Ты понимаешь… все это вынужденно, — произнесла она. — Он увидел в этом выход из положения. Поставь себя на его место…

Я сделал попытку отойти от окна.

— Прости меня, но я не вижу себя на его месте… Не вижу и никогда не увижу.

— Будь справедлив к нему, — произнесла она. Она встала. Мы молча поднялись к себе.

Разговор в чичеринском кабинете.

Чичерин.Старое правило — хорошая дипломатия не увеличивает числа своих врагов: надо продолжать диалог с Ллойд Джорджем.

Красин.А если он не захочет?

Чичерин.Надо идти на риск и начать этот диалог.

Красин.Вы готовы на этот риск?

Чичерин(не без смятения). Если речь идет обо мне, пожалуй, готов.

Красин. Коли риск, то расчет — без расчета рисковать нет смысла.

Чичерин.Расчет есть.

Красин. Какой?

Чичерин.Узнав, что мы хотим продолжения разговора, Ллойд Джордж решит, что в нашем понимании проблемы возник новый элемент, и на диалог пойдет — расчет тут…

Красин.А на самом деле должен быть этот новый элемент?

Чичерин.Должен быть, разумеется. Иначе нет повода к возобновлению диалога.

Красин.Значит, новый элемент? Какой?

Чичерин(задумавшись). Хорошо, когда есть вопрос к задаче, легче дышится.

Красин.Насколько я понимаю, на менделеевской таблице нашей дипломатии эта клетка пуста? Но в природе этот элемент есть?

Чичерин.Если есть убеждение, что в природе этот элемент имеется, надо искать — будем искать вместе…

Нет, Уркарт не сидит сложа руки, как не сидит сложа руки и Ллойд Джордж, — делегация Антанты сзывает прессу. Мир прессы. Видно, разговор пойдет о Рапалло. Этим определены и его значение и, пожалуй, масштабы: предполагает быть корпус корреспондентов, аккредитованных на конференции, да еще подкрепление из больших итальянских газет. Пятьсот перьев. Такое не возникает стихийно. Не случайно встреча состоится в Сан — Джорджо. Ассоциация сознательна: как бы вторая конференция…

Чичерин просил быть с ним в поездке по городам, лежащим на побережье: издавна эти города были обиталищем гонимых русских. До того, как русские обосновались на Капри, они селились в Санта — Маргерите, Сестри Леванте, Кава–де–Лавания.

Мы снарядили стосильный «ланча» и отправились в дорогу. Не все еще выветрилось из моей памяти; ямог показать Георгию Васильевичу дом, где жил Кропоткин, свести его с семьей, которая помнила Лопатина. Но, видно, наши души не созрели для такого путешествия, всесильная Генуя полонила их. Поэтому, воспользовавшись тем, что день погас, а дорога спустилась в долину, обширное днище которой было выстлано виноградниками, мы покинули наш автомобиль, намереваясь остаток пути одолеть пешком.