Виктор Бычков - Жернова

Вспомнил вдруг сцену на току. И он, Тит, на меже в бурьяне…

Если это так, то доволен ли сам Тит возмездием? Трудно сказать. С одной стороны, вроде как и в расчёте: у него сгорела мельница, у барина – овины, конюшня, другие постройки. Но мельницу этим возмездием заново не построишь. Исчезла, сгорела мечта, что держала не одно поколение Гулевичей. И всё благодаря Прибыльскому и вот этому прощелыге.

Всё это промелькнуло в сознании Тита. Найти что-то хорошее в облике новичка он уже не пытался, однажды определив его в разряд ничтожных, вредных людей. Поэтому не стал больше поддаваться общему порыву, а снова вернулся на своё место у стенки.

В камере воцарилась та же атмосфера, что и была до появления Петри. Кто-то искался в одежде; несколько мужиков продолжили играть в карты; четверо, видно, из заводских, сидели отдельной группкой, что-то оживлённо обсуждали. Вокруг Петри шушукались двое наголо бритых арестантов, лебезили.

Клонило ко сну. Однако стоило подумать о своём теперешнем месте, об оставленном хозяйстве, о маме, сестричке, Аннушке, о сожжённой мельнице, как тут же сон улетучивался. На смену ему приходило странное чувство неудовлетворения, горечи, обиды, и ещё чего-то, чему Тит не мог дать названия. Но эти чувства угнетали, не давали подняться голове, прижимали к грязному, заплёванному полу тюремной камеры.

К Титу подсел всё тот же бородатый, щербатый мужик, принялся штопать своё рваньё невесть где добытыми иголкой с ниткой. Заскорузлые, толстые пальцы держали иголку неуверенно, она то и дело выскальзывала из рук, мужик тихонько матерился, но всё также продолжать тыкать ею в одёжку. Наконец, ему это надоело, он отложил шитьё в сторону, обратился к Титу:

– Плохо дело: не чуют пальцы иголку-то. Больно тонка, чертовка. Этим рукам привычней плуг, коса, цеп, а не такие тонкие инструменты, как иголка.

Тит не ответил, лишь пожал плечами.

– Говоришь, из Горевки ты?

– Ага.

– Ну, и много у вас мужиков вышло из общины? – поинтересовался сосед. – У нас в Никитихе народишко боится, не спешит особо. Со мной человек пять будет, которые в хозяева пошли. А в Горевке как?

– Семей десять наберётся, – Титу не хотелось разговаривать. Ответил, лишь бы отвязаться.

Но щербатый мужик не думал так.

– Эк, в кои-то времена дали земельку в собственность, а тут тюрьма. Пашеничку ещё не убрал, жито не успел свести, спрятать под крышей. Мои молодицы сжали, сложили в суслоны, а меня – в острог, как татя… Кто ж там сейчас управится? Разве ж сынок один сможет без меня? Он же без руки пришёл с фронта, скрутить самокрутку сам не может, не то, чтобы снопы на кошеву закидать да в ригу отвести. Справится? А внучок ещё маленький, несмышлёныш пока. Какая помощь от него? Скорее немощь, чем это… В риге, в риге-то спокойней, надёжней для снопов. Пусть бы дозрели, высохли, дошли бы. Тогда и молоти за милую душу. Но не дают нашему брату развернуться, всё поперёк путя встают. Вот и мне… О-хо-хо-о, – тяжело вздохнул, повернулся к Титу. – Ты читать-писать можешь? – вдруг без перехода спросил соседа.

– Ходил в церковно-приходскую школу четыре зимы в Никодимово. Умею малость. Тебе зачем?

– Мой старший сынок прийтить должон на свиданку на следующей неделе. Обещался газету принесть. У нас в Никитихе сапожник Митрий откель-то принёс газетёнку ту. Мужики, говорят, хотели на самокрутки пустить, так Митрий не дал. В ней отписано, что царь-батюшка со своими министрами предлагают ехать в Сибирь заселять земли тамошние, расейские. Деньгу даже обещают через Крестьянский банк, помощь государства переселенцам. Вон как. Я и попросил сыночка-то принесть мне газету. Клялся, что принесёт. Хочу сам лично увидеть, что не врёт народишко-то. Сам, сам удостовериться хочу. Больно интересная та газетёнка для нас, мужиков крестьянских, для хлеборобов. Умные люди сказывают, что там, в Сибири за Большим Камнем иль проще – за Уралом-горой земли не меряно: бери – не хочу. А людишек, хлеборобов-то и нету. Одни эти… как их… эт, голова, запамятовал… басурмане, одним словом, там живут, да и то маленько их, не осилить им ту землю за Камень-горой. Пишут, что и семенами обещают помочь, инвентарём, то да сё. Тягловой скотинкой. Мой сынок сначала на войну, потом с войны ехал паровозом с самого Дальнего Востоку через всю Россию. Говорит, ума не хватает, чтобы объять даже в мыслях Русь нашу. Больше месяца до дома добирался. Вон оно, какая державища Россия-то, а земли работным людям нету. Жалко, вишь ли, чтобы простой мужик хозяйствовал свободно на родной земельке. Пусть лучше пустует, дичает, или этим… вот, опять из головы выскочило, холера его бери. Ага, вспомнил, басурмане пусть бездельничают на ней, тьфу, прости, Господи. Это как понимать? Не справедливо, не по-божески это. Врал, нет, не знаю. Он и соврёт – дорого не возьмёт. Но сказывал, сутки едешь по Сибири – ни единого двора! Только леса да поля непаханые, собой неохватные. Травища нетронутая стоит, выше человека в рост будет. А уж густю-у-ущая-а. Добрый косец не протянет косу за раз, не смогёт, вот какая густющая. Зверь дикий шастает, людей не боится. Непуганый, знать. А кем пугать-то, кого бояться, коль людишек нет?! В реках да озёрах ры-ы-ыбы-ы-ы – тьма тьмущая! Руками лови, снасти не нужны. Хоть пешим ходом по спинам рыбьим ходи на другой берег. Вот где житуха! А, как думаешь?