Виктор Бычков - Огни над Деснянкой

А огонь вдруг стал отступать под натиском стихии: вот он ещё раз-другой вырвался из-под купола, изошёл паром, потух. Но сам купол с крестом всё же немножко покосился, накренился в ту сторону, где лежал последний настоятель этой церкви, бывший полковой священник отец Василий, в миру – Старостин Василий сын Петра.

…Там, вверху, на колокольне под самим куполом сидел измождённый, уставший, весь в копоти юродивый Емеля с остатками телогрейки в руках, которой только что тушил пожар, что разгорелся от брошенного туда с земли факела.

Он всё видел со звонницы, но помочь своим родным, любимым людям не мог: с детства боялся выстрелов, а там стреляли. А сейчас подставлял лицо под струи дождя, смывал с себя копоть, снимал усталость и вспоминал: где у него замок и лопата? Замок нужен, чтобы закрыть церковь, а лопата? Он сам выроет могилы и лично схоронит родных матушку Евфросинию, отца Василия и их друзей. Емеля давно зачислил в друзья людей, что жили в пристройке за церковью. А как же! Если матушка Евфросиния и отец Василий так ухаживали за ними, лечили, значит, они и друзья Емели. Вот только не знает, что делать с мужчиной, что остался лежать на том месте, откуда стрелял? Которого поразила молния…

Решил, что тому человеку могилу копать не станет, а загрузит в тележку и оттащит за скотные дворы, где скотомогильник был. Вот там и место ему. Этот военный даже ни разу не заговорил с Емелей по-хорошему, когда он наведывался в пристройку в гости. Всё время смотрел зло на Емелю, и глаза у него злые и бегали постоянно. Страшные глаза. А однажды даже выгнал его из пристройки, сказал: «Уходи, придурок!». Тогда все, кто там был, зашикали на этого человека, а Емеля не обиделся, только покачал головой и ушёл. И когда в другой раз приходил, то всех угощал молодым горохом, что насобирал в колхозном саду, а тому человеку не хотел давать, но потом всё-таки передумал, пожалел его, угостил.

Да-а, не место такому человеку у стены святого храма, считает Емеля. Тут должны быть только его родные отец Василий с женой, да расстрелянные с ними красноармейцы и незнакомый мужчина.

Емеля с трудом поднялся, размял старческие кости: всё-таки годы давали о себе знать.

Надо было сходить ещё в Вишенки к старшей дочери и зятю отца Василия и матушки Евфросинии. За день до расстрела батюшка, как чувствовал, подозвал к себе Емелю, попросил:

– Ты, Емелюшка, радость моя, если вдруг что со мной или с матушкой приключится, беги сразу в Вишенки. Там найдёшь дочь нашу Агафью и зятя Никиту Кондратова, ты знаешь их.

– Да, знаю.

– Они тебя в обиду не дадут.

– Они хорошие, – ответил тогда Емеля.

– Да-да, хорошие, а как же. Но ты всё им расскажешь, понял, душа моя? – отец Василий так ласково посмотрел на Емелю, как мог смотреть только он да матушка Евфросиния, погладил по голове. – Вот и хорошо. Я всегда на тебя надеялся.

Мужчина слез с колокольни, перетащил трупы расстрелянных в притвор, достал из-под стрехи замок, несколько раз открыл-закрыл его, щёлкая дужкой, убедился, что работает безотказно, навесил на дверь церкви, перекрестился и направился в сторону Вишенок.

А дождь прекратился. Не успевшая впитаться в землю вода оставалась на поверхности дороги маленькими и большими лужами, которые старался обходить торопившийся Емеля. На левой ноге развязалась оборка, онуча растрепалась, волочилась следом. Но старик не замечал этого. Надо успеть вернуться обратно до вечера. Он знает, что с наступлением ночи немцы стреляют почём зря в любого человека, только не понимает, отчего так? То ли немцы так боятся темноты, то ли они по своей природе такие страшные люди? Спросить бы, да не у кого, согласился с собственными выводами, что страшные они, немцы эти, исчадие ада, как говорил покойный отец Василий.

Так оно и есть. И вдруг его осенило! Ведь он, Емеля, остался один! Сирота! Мамка умерла давно, как только вернулся из тюрьмы батюшка; друга Макара Егоровича Щербича увели в неизвестность злые люди ещё раньше; а вот сегодня погибли матушка Евфросиния и отец Василий, его последние, самые верные и надёжные друзья, родные люди. Он остался один! Сирота, как есть сирота! Кто его накормит? Кто направит в баньку в следующую субботу? Кто постирает ему бельё, пригласит к столу на кухоньке на завтрак, обед и ужин? Кто угостит наваристым борщом, выставит для Емели на стол кружку парного молока с душистым и таким вкусным ломтем хлеба? Кто поговорит с ним по душам? Кто поищет ему в голове? Неужели он вернётся в холодную, неуютную хату и будет в ней один? И немым укором его сиротства будет вставать в ночи силуэт такой же, как и он, осиротевшей церковки?