Валерий Рябых - Загадка Симфосия. Исторический детектив

Днем, перебирая книги на задворках скриптория (5), отыскал я растрепанную сшивку, а в ней сию повесть. Поначалу мне было невдомек сопоставить тот свод и свой сон.

Неделю спустя, иду мимо водосвятской часовенки, у входа божий человек – Петрушка юродивый. Он меня окликнул, мол, эй чернец, подь суды. Я не возгордился, подошел. Убогий взял меня за руку: «Ой, горячо!» – говорит, потом продолжает притчей.

Якобы, Господь, ради нашего спасения, построил церковь божью на земле. С веками стены расшатало. Многие камни повылетали прочь. Теперь лежат на обочине, – время собирать камни. И мне: «А ты чернец не ленись, подыми камушек-то!» Я опешил, не возьму в толк, к чему он клонит? А потом разом прозрел, вспомнил давешний сон. То мне был знак свыше! Догадался я: намекается мне открыть книгу людям, не должна она потеряться для будущего. Видимо таков промысел божий.

Пришел я в келью свою, вижу: лежит свод распахнутым, на первом листе повести открытый, – ясно, второй раз подвигает меня господь к сему труду.

Долго я молился, и очистилась душа от всякого сомнения, от всякой юдоли, и укрепился я в своей обязанности. Потом, поведав игумену о явленных мне знаках, получил его отеческое благословение.

И вот, приступаю к переложению дивной повести безголосой. Помоги мне Господь и Матерь Божья! Помогите святые угодники! Дайте мне силу и терпение, дайте мне понятие уразуметь темные места старого писания. Испошлите мне благодать закончить труды, не заболеть, не помереть раньше срока.

Засим, берусь, с божьей помощью, излагать реченное не мной, но человеком, жившим задолго до меня. Но дадим слово ему самому…

Памятуя о неисповедимости путей господних, я скромный инок, в уклоне жизни грешной, спешу изложить для суда праведного, дабы не истлела в памяти, удивительную историю о книжном суемудрии. Поведаю мистерию при очах моих содеянную и коей я, отчасти, поспособствовал по скудоумию своему, ибо в делах спесивых, иноки порой, что агнцы в яслях – бессловесны и доверчивы.

Достигнув средины лествицы сроков своих, встретив тридцатую весну, оказался я в стране, населенной братьями нашими из племени Чеха, в чудном граде Праге, что подобно перстню резному украсил Влтаву-реку. Держал я путь в родные палестины, покинутые лет за семь до того, ради преуспеяния в науках божественных и земных.

Неисчислимый кладезь торжества книжного обрел я в чужих землях у народов иноплеменных. Будучи скромным студиозусом, вкусил я плоды науки нетленной от высоученых мужей во фряжских градах, в тамошних studium (6). Почерпнул великая мудрости в клюнийских богатых скрипториях в пределах гальских и германских.

С ликованием сердечным внимал великолепию огромных из камня ваянных соборов и художествам всяческим рукотворным, а также прочие чудеса, и сокровища диковинные узрел.

Довелось приложиться мне грешному к мощам и останкам святоотеческим, щедрою рукой создателя разнесенным по уделам тамошним. Лицезрел могущественных князей мира и жен их прелестных, и благородного люда повидал предостаточно.

Скорбел во прахе от буйства несчетных браней, от смут еретиков окаянных, и неутешен был, видя всякое зло и несправедливость. Очевидцем стоял на казнях лютых, огнищем творимых во имя господне, не раз бежал мора повального, за грехи претерпел поругания от татей и обиды от самовластных невежд.

Но и утешался радостно, совокупно с простецами, на торжествах пышных и празднествах обильных. Многие яства и зелья иноземные вкусил. И беседы добрые вел с мужами разумными и праведными, ради познания и душевной услады.

И многое прочее довелось мне испытать на стези любомудрия своего, от него и страдаю грешный, но рад, что, познав мир и юдоль его, сердцем не оскоромился и душой не истомился.

Но всякому странствию предрешен конец. Много дорог на земле, а порог, отчего дома один. И к нему устремил я помыслы свои, поспешая в родные пределы. Опекою Матери Божьей доплелся до земель словенских и вступил в град Прагу. Хотелось мне примкнуть, опасаясь лихой напасти, к паломникам или купцам, идущим на Русь, и рыскал я по весям пражским в поисках оказии. И обрел таки себе спутников, – ищите, да обрящите, Бог милосерд! Христовым именем призрел меня суздальский боярин Андрей, закордонный промысел которого, до времени был для меня тайною.

Боярин Андрей Ростиславович, по моему тогдашнему разумению, состоял в годах преклонных, полвека оставил за плечами своими, но вышел статью и обличьем. Говорил громко и властно. Роста был выше среднего, сухощав и жилист. Власы и браду, остриженные на немецкий манер, имел с обильной проседью. Нос прямой, уста тонкие, профиль гордый, надменный. Одевался скромно, но с изяществом, паволок узорчатых не признавал, одежды шил из фряжского сукна, бисером и каменьями не украшенные. Да и не любил навешивать на себя злато и серебро. Имел лишь массивный червленый перстень с печатью, на безымянном пальце. Смарагд сей, и обличал его знатное происхождение. Глаголил он словно по писанному, что выказывало в нем ум зело просвещенный. Боярин знал и по-гречески, и по-латински, умел изъясняться с немцами, уграми, болгарами, понимал жидовскую мову.