Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури

– Журналист, автор… – он взял чистый лист бумаги, – она обрадуется, что от еврея освободилась. Вышла за него замуж потому, что ребенка ждала. Ей легче станет. Особняк ей перейдет, счета банковские… – Лагес, четким почерком, написал приказ об аресте и депортации профессора Мендеса де Кардозо, тридцати трех лет, с детьми Иосифом и Шмуэлем, пяти лет, и Маргаритой, трех лет от роду. Он задумался, но решил, что не стоит разводить бюрократию, и посылать детей куда-то еще:

– Пристроят их, в Аушвице… – Лагес расписался, – или они по дороге заболеют, умрут. Они маленькие, в конце концов… – едва он протянул руку к телефонной трубке, как раздался звонок.

Выслушав собеседника, Лагес рассмеялся:

– Профессор Кардозо сообщает, что бывшая жена оставила в подвале особняка передатчик? Неосторожно, с ее стороны… – он поздравил себя с удачей. Любой активный передатчик означал, что отдел радиоигр, на Принц-Альбрехтштрассе, сможет гнать дезинформацию, в Лондон:

– Найти бы его бывшую жену… – поднявшись, Лагес оправил мундир, – она где-то здесь, я чувствую. Она мать, мать не уедет от детей… – профессор Кардозо, правда, заявлял, что доктор Горовиц не обладает материнскими чувствами. По его словам, женщина думала только о карьере. Штурмбанфюрер, с подозрением, относился к сведениям, которые сообщали разведенные мужчины о своих бывших женах:

– Послушать их, они были женаты на мегерах, все, как один… – Лагес пятнадцать лет состоял в счастливом браке. Он баловал жену и двух дочерей, аккуратно писал семье, и всегда привозил подарки, отобранные на складе конфискованных вещей.

Он захлопнул папку, лицо доктора Горовиц исчезло. Лагес, невольно, почувствовал себя лучше:

– Надо пройтись по особняку Кардозо, посмотреть, что у него есть ценного. Его жене дом остается. Она не обеднеет, если мы серебро и хрусталь заберем.

Он вызвал машину:

– Проследим за особняком. Рано или поздно хозяйка передатчика появится, захочет увидеть детей. Здесь мы ее и арестуем… – Лагес, насвистывая, спустился во двор.

За чашкой кофе, в маленькой булочной, неподалеку от вокзала, Эстер просмотрела сегодняшний выпуск De Telegraaf. Вермахт, позавчера перейдя границу СССР, захватил Брест и Гродно. Танки и пехота продвигались на восток:

– В Советском Союзе тоже евреи живут… – Эстер курила, глядя на портрет Гитлера, над прилавком, на румяные круассаны, миндальное печенье и кексы, – и много… – она знала о гетто в Польше, и о новых, строящихся лагерях:

– Окончательное решение… – поежившись, Эстер накинула на плечи льняной жакет, – здешних евреев отвозят на восток. В Польшу. Не может быть подобного. Их селят в гетто, в лагеря. Невозможно убить миллионы людей, – Гитлер, на фотографии, ласково улыбался, – никто не позволит… – Эстер понимала, что не в силах ничего сделать. Америка оставалась нейтральной страной, Британия сражалась с немцами в Северной Африке. Роммель рвался к иракским нефтяным промыслам, к Каспийскому морю.

Эстер, нарочито спокойно, свернула газету:

– Евреям никто не поможет. Советский Союз не устоит перед Гитлером. Потом он примется за Америку. Надо брать в руки оружие… – она посмотрела на свои длинные, ловкие пальцы, с коротко остриженными ногтями, – спасать тех, кто оказался в беде…

Эстер вскинула подбородок:

– Для этого я и еду в Польшу. Америка начнет воевать, Аарон, и Меир в Европе окажутся. И кузен Авраам тоже… – она знала, что бывший муж стрелял в Меира, в квартире на Плантаж Керклаан:

– Еврей Давид, или не еврей, – разозлилась Эстер, – после войны его надо судить. Хотя он будет утверждать, что действовал под влиянием обстоятельств. Рядом находился эсэсовец, фон Рабе… – Эстер, аккуратно, отсчитала деньги, но на чай ничего не оставила. Она не собиралась поддерживать хозяина кафе, повесившего портрет Гитлера.

Женщина медленно шла в сторону канала Принсенграхт, помахивая подержанной, но аккуратной сумочкой. В Амстердаме, Эстер избегала района церкви Вестеркерк, где стоял особняк Кардозо, и вообще оживленных кварталов. На еврейских улицах, вокруг Эсноги, она тоже не показывалась. Эстер не хотела, чтобы ее кто-то узнал.

Прощаясь с Элизой, они каждый раз назначали новое место встречи. Сегодня женщина ждала ее у почтового отделения на набережной Вестеркаде, к западу от квартала Йорден, где помещался дом Кардозо. Пока евреям Амстердама разрешали оставаться в своих квартирах, не переселяя их в отдельное гетто. Тем не менее, рядом с Эсногой поставили деревянную изгородь. На мостах разместили наряды полицейских.