Дмитрий Дмитриев - Кавалерист-девица

Василий Чернов только и знал, что прикладывать руку к этим прошениям. Делу дан был надлежащий ход.

Однажды в дом Засса явился совсем неожиданно полицейский чиновник и потребовал, чтобы Надежда Андреевна дала полиции расписку о невыезде из Петербурга.

– Что это значит? Кто это устроил? – с удивлением спросила Дурова у полицейского.

– Ваш муж.

– Муж?!.

Молодая женщина вспыхнула.

– Да, муж ваш, чиновник Василий Чернов, требует водворить вас в его дом как жену для совместного с ним жительства, – сказал полицейский.

– Это невозможно!

– Ваш муж, сударыня, имеет на это законное право.

– Я стану просить развода.

– Можете, если у вас на это есть причина.

– Теперь я должна остаться в Петербурге?

– Непременно, сударыня.

На слове «сударыня» полицейский чиновник делал ударение и выговаривал его как-то особенно значительно, между тем на Наде был надет военный мундир.

– Но мне надо ехать. Завтра же надо ехать.

– Смею спросить куда-с?

– В полк.

– Вы не поедете, сударыня; вы должны ожидать решения вашего дела.

К Дуровой в комнату вошел Засс. При виде флигель-адъютанта государя полицейский чиновник принял надлежащую почтительную позу.

Надежда Андреевна передала Зассу все.

– Так вот вы зачем! – резко сказал Засс, обращаясь к полицейскому.

– Я по предписанию начальства пришел к жене чиновника Чернова отобрать у нее подписку о невыезде ее из Петербурга.

– К чиновнице Черновой вы пришли? – переспросил флигель-адъютант у полицейского.

– Так точно-с.

– Так вы и ступайте к ней; в моем доме никакой чиновницы нет.

– А это кто же? – растерявшись, спросил у Засса полицейский, показывая на молодую женщину.

– Офицер Мариупольского гусарского полка Александр Дуров.

– Как же это?

– Да просто так; советую вам быть осмотрительнее.

– Виноват-с.

– Можете уходить, делать вам тут больше нечего.

Так ни с чем и ушел полицейский.

А на другой день Дурова ехала на перекладных в полк, куда ее назначил государь.

Дело, начатое Василием Черновым, кончилось тем, что ему приказано было немедленно ехать домой и никакого процесса с женой не начинать.

Волей-неволей пришлось Чернову отказаться от мысли вернуть к себе жену.

Мариупольский полк находился близ города Луцка; туда-то, по месту своего назначения, и приехал Александр Дуров, вновь произведенный офицер.

Прослужив некоторое время в полку, Надя получила двухмесячный отпуск. Воспользовавшись свободным временем, она поспешила в свой родной Сарапул, к отцу. Ей очень хотелось повидаться с своей семьей.

Прошло более трех лет с того дня, как она покинула дом своего отца.

Приехала Надя в Сарапул в ненастную осеннюю ночь. Ворота родного дома были давно заперты. Отпустив своего возницу, она с саблей и маленьким чемоданом в руках пошла вдоль палисадника к хорошо известному ей месту, где легко вынимались четыре тычины.

«Этим отверстием, – пишет Дурова, – я часто уходила ночью, бывши ребенком, чтобы побегать на площадке перед церковью. Теперь я вошла через него. Думала ли я, когда вылезала из этой лазейки в беленьком канифасном платьице, робко оглядываясь и прислушиваясь, дрожа от страха и холодной ночи, что войду некогда в это же отверстие, и тоже ночью, гусаром…»

Окна дома наглухо были закрыты, нигде не видно было огонька; кругом могильная тишина.

Но вдруг эта тишина прерывается громким собачьим лаем: две дворовые собаки бросились было на Надежду Андреевну. Надя подозвала их; собаки примолкли и стали ласкаться, узнав ее.

Молодая женщина вошла в сени и стала стучать в дверь.

– Кто там, кто стучит? – послышался недовольный старушечий голос.

– Я, Никитишна, отопри!..

Надя узнала старуху по голосу.

– Да кто ты?

– Отопри, увидишь.

– Сказывай кто, а то не отопру.

– Да своя, своя.

– Свои у нас все дома и спят давно.

– Я – Надя.

– Ври!..

– Право же, Никитишна…

Наконец старушка решилась отпереть.

Никитишна громко ахнула от удивления и испуга, увидев перед собой Надю в гусарском мундире, подсвечник с горящей свечой чуть не выпал у нее из рук.

– Узнала? – весело спросила старушку Надя.

– Да неужели Надюшка? – все не веря своим глазам, проговорила Никитишна.

– Она самая.

– А ведь я по тебе не одну панихидку отслужила.

– Видишь, я жива и здорова.

– Вижу-то я вижу. А все мне не верится, что ты – Надюшка.

– Обнимай меня, старая, скорей!