Дмитрий Дмитриев - Боярыня Морозова. Княгиня Елена Глинская

О побеге ему и думать было нечего: изба, в которой он был заключен, всегда находилась под замком.

Если бы даже он и выбрался из избы, уйти со двора не было никакой возможности. Забор был очень высок, с заостренными кверху кольями, ворота день и ночь на замке, а ключи у игумена.

Угрозам игумена Пушкарев не придавал большого значения.

Он думал, что Гурий (так звали игумена у старообрядцев) только пугает его и, лишив его свободы, больше ничего не посмеет с ним сделать.

Пушкарев, пробыв еще день и ночь в избе, лишенной света и воздуха, почти без еды, несмотря на свое здоровье и молодость, сильно ослабел; голова у него кружилась, ноги отказывались служить, во всем теле он чувствовал боль, утомление.

Он сказал своему старику сторожу, что желает видеть игумена и говорить с ним.

– Что, или удумал покориться и принять нашу правую веру? – с любопытством спросил у него старик.

– Удумал, – коротко ему ответил стрелецкий полковник.

– Давно бы так.

– Что же, можно мне видеть вашего игумена?

– Можно.

– Так проводи меня к нему.

– Пойдем.

Раскольник привел молодого Пушкарева к игумену в ту же избу, в которой он был раньше.

– Что скажешь? – не совсем дружелюбно спросил Гурий у вошедшего Пушкарева.

– Я пришел тебя спросить…

– О чем?

– Скоро ли ты выпустишь меня из сарая?

– Где ты сидишь, это не сарай, а называется «домом испытаний»; туда мы сажаем провинившуюся и согрешившую братию, а также готовящихся к принятию нашей святой веры.

– Повторяю, когда же меня ты выпустишь?

– Это зависит от тебя самого…

– Как?

– Да так! Если ты удумал принять нашу правую веру, выпустим хоть нынче.

– Старообрядцем я никогда не буду.

– Ну тогда погибель тебя ждет… Так ты и будешь до самой смерти сидеть в «доме испытаний».

– Ты не посмеешь этого сделать!

– Весь ты, говорю, в нашей власти! Что хотим, то с тобой и сделаем, – совершенно спокойно промолвил Гурий.

– Может, тебе нужны деньги? Я дам за себя выкуп.

– Денег у нас и без твоих много.

– Так что же, старик, тебе нужна моя смерть? – громко крикнул Владимир Пушкарев, выведенный из терпения спокойным тоном старика фанатика.

– Я пекусь о твоей заблудшей душе. Соединись с нами и получишь спасение…

– Пекись о себе, а не обо мне.

– Ты сам к нам пришел и просил, чтобы мы показали тебе путь.

– Я просил, чтобы показали мне дорогу, я заблудился в лесу и…

– Не в лесу ты заблудился, а в миру, и мы покажем тебе путь ко спасению, – прерывая Пушкарева, промолвил Гурий. – А знаешь ли, что ждет супротивников? – быстро спросил он.

– Что?

– Голодная смерть.

– Что же, и меня хотите уморить? – не скрывая своего ужаса, спросил стрелецкий полковник.

– А ты не упорствуй – и будешь спасен! Повторяю тебе: ни в каком случае ты из нашей обители живым не выйдешь, если не примешь нашу веру и не соединишься с нами. Вот тебе последнее мое слово.

– Дай время мне подумать, – проговорил Пушкарев.

Он хотел выиграть время, найти случай себя спасти, убежать.

– Пожалуй, дам тебе еще три дня на размышление.

– Прикажи не запирать меня в той избе, я задыхаюсь, и не мори голодом! Я так ослаб, что едва могу ходить. Я за это заплачу. Вот возьми, тут деньги, – сказал молодой Пушкарев и положил на стол перед раскольничьим игуменом кошель с деньгами.

У Гурия разгорелись глаза при взгляде на серебряные монеты.

– Ладно. Хоть мне и не должно тебе мирволить, ослаблять наш строгий устав, но ради твоей немощи я сделаю тебе облегчение: трапезу буду присылать с моего стола и запирать тебя будем только на ночь, а днем дверь твоей кельи будет отворена. Только ты никуда не ходи, сиди в келейке смирно, – промолвил Гурий.

Он с жадностью схватил и спрятал в свой карман кошель.

– А ты не упорствуй, ведь с нами хорошо тебе будет жить! Тепло, сытно, у нас спасешься, а в миру погибнешь, в миру несть спасения, – уже совсем ласковым голосом говорил старообрядец. – Примешь постриг, и живи себе спокойно.

– Ты отпусти меня, я дам еще денег.

– Невозможное глаголешь.

– Почему?

– А потому! Я не один, а со старцами живу. Что они скажут, если я тебя отпущу? Это у нас собор решает сообща. Да, отпустить тебя не можно! К нам пришел – будь нашим, а не то ступай в могилу. Ну, прощай, время трапезовать, и тебе сейчас обед пришлю.

Пушкарева давила мучительная тоска. Жилище его казалось ему гробом, хотя Гурий и сдержал свое слово – в продолжение дня дверь «дома испытаний» была отворена и Пушкарев мог наслаждаться воздухом сколько ему угодно.