Морис Магр - Присцилла из Александрии

Справа и слева знакомые ей люди смотрели на нее с ужасом. Но по мере того как она шла, ею овладевало веселье. От ее спутника исходил тошнотворный запах, и порой он издавал звериное ворчание. Они торопливо шли к намеченной цели, которая издали вырисовывалась в лунном сиянии. И эта цель была бедной часовней, походившей на ту, которую она видела несколько лет назад в песках, среди келий монастыря сирийки Зенобии. На пороге этой часовни стоял Иисус Христос. Но это не был церковный Христос, изображение которого носят во время процессии. Он не был ни сияющим, ни блестящим. У него была треугольная борода по обычаю евреев с берегов Мертвого моря. Одно плечо у него было выше другого, колени искривлены, и, подойдя ближе, Присцилла увидела, что тело его было совершенно обезображено. Под лохмотьями, которые его прикрывали, она различала следы проказы, влажные язвы, мерзкие болячки. Тело его было покрыто отвратительными насекомыми. Паразиты ползали по его ногам, вши шевелились в его волосах, черви поедали его нарывы. Она поняла, что это был настоящий, человеческий Христос, который принял на себя все грехи и несчастья, чтобы спасти дух. И она упала на колени, чтобы преклониться перед ним. Но тогда ужасный Петр, ее мерзкий спутник, с силой встряхнул ее и протянул ей камень, чтобы она бросила его в прекрасного Христа. Она заметила, что кисть ее руки была липкой, но не от пота, а от крови, которой она запачкала свои руки и белую тунику и которая капала с нее в продолжение всего длинного пути по аллее. Она почувствовала, что должна против своей воли совершить самое ужасное преступление – бросить камень изо всех сил. И она его бросила.

Но как осмелится она рассказать этот сон и кто сумеет его разгадать?

– Мы пришли. Посмотрите на барельеф, что в низу двери, – сказал Теламон, – мой отец его нашел. Это работа Фидия, и он украшал храм Аполлона в Делосе…

Первый двор был вымощен большими мозаичными плитами оранжевого цвета и окружен бюстами Сократа, Платона и наиболее славных греческих философов.

Через мраморные ворота молодые люди проникли во второй двор – квадратный, обсаженный пальмами, окруженный двойным портиком, посредине которого стояла статуя Гермеса. Сидя на каменных скамьях, несколько человек образовали полукруг и разговаривали, вдыхая свежую прохладу сумерек.

– Ипатия опередила нас, – весело сказал Теламон, пропуская вперед своих двух спутников.

В самом деле, она была там. Присцилла в замешательстве смотрела на знаменитую последовательницу неоплатонической школы.

Овал ее лица был совершенен. Большой зеленый драгоценный камень, который она носила в своих волнистых волосах, бросал на ее неподвижные черты изумрудный отблеск. Глаза ее были огромны, переменчивы, прозрачны, и нельзя было сказать, зеленого ли они цвета, как драгоценный камень в ее волосах, или синего, как сапфировое ожерелье вокруг ее шеи. Она была закутана в восточную шаль более темной синевы, чем цвет сапфира, синевы бурного моря в сумерках; шаль была усыпана серебряными сверкающими блестками, от которых она переливалась и бросала отсвет, подобно волне, отражающей звезды.

– Я ждала тебя, – сказала она, вставая. – Ты ведь знаешь, что в метании диска ты – мой излюбленный партнер.

И величественным, немного театральным жестом она протянула Теламону свою маленькую руку, прибавив с улыбкой обычное приветствие древних греков, которое переняли эллинисты Александрии:

– Возвеселись!

В самом деле, Теламон мог возвеселиться. Лицо Ипатии освещалось только мыслями, которые ей были дороги, и вдруг она сразу оживилась и стала действительно веселой, когда увидела юношу. Это не ускользнуло от внимания высокого и сильного, украшенного драгоценностями мужчины, сидевшего рядом с ней. То был богатый поэт Паллад. Он покраснел от неожиданности и уязвленного тщеславия. Пушистые, завитые волосы придавали ему вид большого, розового барана, которого легко раздразнить. Он считал себя самым прекрасным и самым умным человеком в Александрии, и его природная гордость была так велика, что дружеский жест, любезное слово, обращенное женщиной в его присутствии ко всякому другому мужчине, он воспринимал как личное оскорбление.

– Какая прекрасная девушка! – сказала Ипатия, разглядывая Присциллу и осторожно приподнимая вуаль, которая закрывала часть ее лба.

Присцилла на одно мгновение увидела чудесный взгляд философки, устремленный на нее. В нем было искреннее восхищение, немного невольной нежности и, может быть, та капля зависти, которую женщина в тридцать лет всегда испытывает в присутствии пятнадцатилетней девушки.