Морис Магр - Присцилла из Александрии

– Напряги свою память, – сказал Исидор.

Нет, ее сон был глубок и совершенно лишен сновидений.

– Это ничего не меняет в том, что я говорю, – заявил Исидор, бросая на присутствующих взгляд, исполненный радостной ясности, какую может дать только непоколебимая вера. – Образ существовал. Только сон был слишком глубок, чтобы сознание могло его удержать. Я достиг того, что почти вся жизнь Ипатии разворачивается перед моими глазами. Я знаю, что она скоро отправится в Афины, что она будет выступать в Риме, а также проживет некоторое время в Сиракузах. И какая долговечность! Я знаю, что она проживет до ста лет…

– Вот уж благодарю! – сказала Ипатия.

Пошли гулять под платанами. Присцилла слышала утверждение Исидора, что, когда он выпустит свой трактат «О соответствии ночных снов», каждый сможет узнать свое будущее и вследствие этого лучше устроить свою жизнь. Она смотрела на него с ужасом, думая, что это один из тех магов, которых осуждала церковь.

Теламон, наклонясь к ней, указал ей на человека лет тридцати, который в это время разговаривал с Ипатией:

– Вот Прокл.

Но это имя было неизвестно Присцилле.

– Он был посвящен в халдейское таинство, – прибавил Теламон с восхищением. – Минерва три раза являлась ему в детстве.

Заходящее солнце разливало невыразимо нежный свет. Слышались доносящиеся с ристалища крики и смех юношей, и звонкие голоса их звучали музыкой. Другие, окутанные белыми плащами, вели диспут под портиками.

Группа, следовавшая за Присциллой, прошла в сад, аллеи которого, усыпанные песком, были окаймлены густыми зарослями бересклета, только что политого, где переливались сверкающие капельки, подобно маленьким жемчужинам.

Струи воды били из ониксовых фонтанов, окруженных белыми лавровыми деревьями.

Присцилла очень плохо понимала то, что слышала, и ее угрызения совести становились все мучительнее, потому что она сознавала, что испытывает удовольствие, встречаясь взглядом с Теламоном.

Лицо Прокла было полно энтузиазма. Ему были открыты тайны божества, и он жил в дивной атмосфере, которую его воображение создало вокруг него. Он был приглашен в Вавилон жрецом на мистериях в честь великой Гекаты. Он вступил в общение, благодаря интуиции, с гениями и духами высшего разума. Он совершал очистительные жертвы, практикуемые в орфических мистериях, он подразделял дни на присутственные и неприсутственные, подобно египетским священникам; он очищал себя в честь Весты, он постился в честь Астарты, он читал на восходе и на закате молитвы в честь солнца. Все виды священного служения были ему знакомы, все обряды – дороги.

– Иисус был не более, как посвященный в таинство, впавший в заблуждение, – говорил он Ипатии. – Он изменил мистериям. Он слишком рано раскрыл их, чтобы сделать полезными людям. Мы присутствуем лишь при начале печальных последствий его ошибки. Ибо мы не можем предвидеть всех гибельных последствий, какие будет иметь эта ненависть к культуре, это презрение к разуму и красоте, которое проповедуется его именем. Разумеется, он хотел не этого. Но не следует приводить в движение силы, употребления которых не знаешь, и низвергать на мир пламя, господином которого не являешься. Аполлоний Тианский поступал правильно, когда переходил из святилища в святилище, чтобы объединить религии и проповедовать, что один и тот же Бог находится во всех храмах. Он существует как для посвященных, так и для других людей в иных областях жизни. Никогда самый великий не приносит миру пальмовую ветвь. У славы завязаны глаза. Чтобы будить сердца людей, необходима даже некоторая доля народной посредственности.

– Разумеется, Аполлоний превосходил Иисуса величием мысли и поучениями своей жизни, – ответила Ипатия и обернулась, чтобы бросить долгий взгляд на Теламона, словно желая призвать его в свидетели. – Ему не следовало творить чудеса. Он исцелял больных, он пророчествовал, он становился невидимым, он воскресал из мертвых. К чему? Важна только истина. Недаром ее всегда представляли обнаженной, выходящей из источника. Горе мудрецу, который облекает ее одеянием волшебника и митрой мага. Его труд погибнет.

Глаза Прокла засверкали. Он смотрел на волосы Ипатии, тщательно завитые, на складки ее паллиума, артистически собранные, на гармонию ее движений, как будто личность Ипатии была живым противоречием ее же слов.

– Не думаешь ли ты о том, что твоя красота придает силу твоему учению и делает более убедительными истины, которые ты выражаешь? Впрочем, она есть дар, данный тебе только для этой цели духовными силами, которые нами управляют. Но разве и чистые духовные силы не отливаются в материальные формы, чтобы воздействовать на грубый разум людей? Афина Паллада на самом деле существует и будет существовать, пока мы будем во власти нашей, столь требовательной, телесной оболочки. Не замечаешь ли ты непостижимой глупости людей, их низости, их безумной любви к материальным благам? Сколько времени требуется для созревания одной идеи? Какой океан мрака мы пытаемся осветить одной искоркой? Еще понадобится много времени для того, чтобы мудрец и шарлатан стали похожи друг на друга. Иисус хорошо сделал, публично воскресив Лазаря, Аполлоний хорошо сделал, возвестив о смерти Домициана в Эфесе… И я, я следую их примеру, собираясь изобрести магический шар, с помощью которого смогу своей волей ниспосылать дождь и тем повергать людей в изумление: после этого они должны будут поверить в мою мудрость.