Морис Магр - Присцилла из Александрии

– Я хотела бы увидеть Ипатию, хоть бы один раз, – прошептала Присцилла, которая не слушала его больше.

Майорин пожал плечами. Он пустился порицать неприличие подобного желания, утверждая, что оно никогда не осуществится.

Маленькая гусеница, желтая, как капля золота, упала на его черное одеяние, образовав на нем живое пятнышко. Он встал, чтобы его стряхнуть. Это его развлекло. Марк крепко спал. Присцилла смеялась. Он прервал урок и поднялся в свою комнату, находившуюся под крышей. Он не сомневался, что таинственный закон, который связывает события и выводит великие последствия из незначительных причин, еще сегодня столкнет его ученицу с Ипатией и что это только первая сцена большой драмы, которой суждено будет разыграться.

Теперь Присцилле было пятнадцать лет. Ее груди развились, тело нежно розовело, ее глаза приняли выражение необычайной глубины, и мужчины смущались в ее присутствии, словно вдыхая частицу наслаждения, исходившего от всего ее существа и оставлявшего за собой след.

Многие дивились этому, ибо казалось, что логике природы присуще дарить чувственную красоту тела только тем, кто способен ею пользоваться.

Присцилла отдавалась религии со всем своим пылом. Естественно, что дочь самого богатого человека в Александрии имела тысячу претендентов на свою руку. Но вскоре распространилась молва, что она склоняется к монастырской жизни. Тесная дружба патриарха Александрийского и Диодора подтверждала это мнение, ибо Кирилл считал, что переход большого состояния в распоряжение монастыря мог послужить лишь к вящему могуществу Христа. К тому же он видел в этих деньгах источник дохода церкви.

В период созревания Присциллы желания мужской любви действовали на нее, подобно стрелам, вонзающимся в плоть. Ее целомудрие восторжествовало над первым любопытством, свойственным этому возрасту, и взамен пришло непрестанное страдание, от которого она не могла избавиться. Это страдание происходило от непристойных надписей, которые она, против воли, прочитывала на стенах, от некоторых слов или жестов, которые она схватывала на лету и смысл которых угадывала, и, наконец, от выражения некоторых глаз, смело устремленных на нее.

Когда она проходила вдоль гавани, ветер мучил ее тем, что плотно обвивал покрывало вокруг ее стана, неприлично подчеркивая прелести ее юного тела. Она опускала глаза, чтобы не видеть наготы негров, выгружавших товар, но все-таки эта нагота, столь близкая, хотя и не видная ей, оскорбляла ее. Она не могла молиться в церкви, если возле нее на коленях стоял мужчина. Когда весенними утрами она открывала свое окно, то вдыхала вместе с цветочной пыльцой и растительной пылью сада что-то такое чувственное, что заставляло ее обмирать от отвращения.

Брат, со своей стороны, пытался ее ласкать, и его ласки, хотя и редкие, были ей ненавистны. Развитие Марка не подвигалось с годами. Периодами он впадал в совершенный идиотизм. Тогда он смеялся не переставая и думал лишь о том, чтобы приблизиться к сестре. Когда он находился с ней наедине, в саду или в комнате, он неожиданно схватывал ее в объятья и прижимал к себе, пока ей не удавалось силой высвободиться из его рук. Иногда он целовал ее в шею и, сопя, вдыхал аромат ее кожи или же смеялся без конца, заворачиваясь в ее вышитый плащ, в котором чувствовал что-то собственное. Строго говоря, все это не выходило за пределы проявлений нежности, которые брат может позволить себе по отношению к сестре, но Присцилла, осознанно или нет, чувствовала в этом тайный порыв, любовь к ее плоти, которая обладала силой греховного притяжения, и это пронизывало ее страданием.

К ее отцу часто приходил некто Петр, псаломщик церкви Святого Марка, который пользовался доверием епископа Кирилла. Это был геркулес, задыхавшийся при ходьбе; от него исходил запах чеснока и ношеного белья. Его коротко стриженные волосы начинались у самых глаз, совсем маленьких, так что казалось, что у него совсем нет лба; благодаря заостренной форме головы, выдающейся челюсти, испорченным зубам, лоснящимся щекам, он наводил на мысль о чудовищной свинье. Его руки, вследствие какого-то особенного недуга, были всегда покрыты липким потом, что не мешало ему протягивать их встречным людям с такой настойчивостью, что приходилось их пожимать.

Этот Петр был одержим постоянной похотью. Вечером он бродил по пустынным кварталам, где опрокидывал наземь встречных женщин и овладевал ими силой, или же, сидя у главного входа церкви Святого Марка, шепотом делал предложения женщинам, которые приходили молиться без провожатых. Иногда он прибегал к угрозам, иногда – к обещаниям. Одна негритянка из Ракотийского квартала пыталась убить его из ревности. Говорили, что когда-то он был приговорен за воровство к каторжным работам. Никто не знал, каким образом ему удалось возвыситься.