Александр Антонов - Великий государь

Царь Борис высоко чтил патриарха Иова, помнил, что только ему обязан восхождением на престол. Это он, крепкий адамант православной веры, в год кончины царя Федора девять месяцев твердо стоял против князей Романовых, Шуйских и князя Мстиславского, кои покушались овладеть троном. И устоял пред натиском недостойных и венчал на царствие умнейшего россиянина. И царь Борис не уставал благодарить Бога и патриарха за великую милость к нему. И потому царь Борис не озлился на сказанное Иовом и прозвучавшее повелением. Он лишь спросил:

– Святейший владыко, почему я не должен посылать на правеж врагов моих? Они лишь получат по делам своим.

– Сие не так. И ты возьмешь грех смертный на душу за невинно пролитую кровь. – И тихо, но твердо добавил: – Помни об Угличе, государь-батюшка. Его колокола еще бьют набат.

Напомнив об Угличе, патриарх больно ударил царя Бориса, потому как со временем грех, взятый на душу за невинно пролитую кровь в том волжском городке, становился все тяжелее. Узнал Годунов недавно и то, что будто бы царевича Дмитрия в ту майскую пору убить не удалось. И он где-то близко. Страх заковал душу и сердце Бориса в обруч, и теперь сей обруч сжимался после каждого напоминания о трагедии в Угличе. Вот и сейчас у Бориса Годунова перехватило дыхание и трапезная, где он встретил Иова, поплыла перед глазами. «Господи, доколь же меня казнить будут?» – воскликнул царь Борис в душе. Да справившись со слабостью, впервые, может быть, за время царствования прогневался на патриарха и сурово сказал:

– Святейший, ты молись о спасении моей души, а в государевы дела не вмешивайся.

Но патриарх не дрогнул.

– Многие годы я печалуюсь о твоей судьбе, о твоей душе. Да тому конец близок. Потому как дерзание твое не против патриарха и церкви, но противу Господа Бога. Опомнись, сын мой. Подвигнемся в пытошную, остановим чинимый произвол.

– Повинуюсь воле Всевышнего. Тебя же еще попрекну, – сказал царь Борис и покинул дворец.

До земляной тюрьмы от царского дворца всего сто с лишним сажен. Вдоль дороги лежали высокие бунты бревен лиственницы, гранит, камень – все для нового храма Всех Святых, который задумал воздвигнуть Борис Годунов. Макет этого храма, в рост царя Бориса, уже стоял в дворцовой палате – красы невиданной, сказывали, великолепнее даже константинопольского собора Святой Софии. Да не воплотилась в жизнь мечта царя Бориса. Не позволил ему Всевышний соорудить сей храм, счел Господь, что нет у Бориса на то права.

Переступив порог пытошной тюрьмы, царь Борис сказал патриарху:

– Вот мы пришли, а тут тишина благостная, никого правежом не пытают. – Борис Годунов не заметил ни истерзанного палачами Глеба, ни крови на спине князя Михаила Романова.

Но патриарх Иов все увидел.

– Творя земной суд, бойся суда Божьего, – тихо сказал святейший царю и проследовал в тот каземат, где держали женщин и где в сей миг был боярин Федор. Патриарх подошел к нему.

– Знаю, сын мой, ты звал нас. Вот мы пришли, покайся, и государь проявит милость, – сказал Иов.

– Покаялся бы, святейший, да поклеп на себя возведу, потому как знаю, какого признания ждет государь.

В сей миг к князю Федору подошел царь Борис. Он посмотрел на Федора пустыми и безразличными ко всему глазами. На его лице лежала печать усталости и отчужденности. И было видно, что жизнь уже ничем не радовала государя. И причиной тому был все тот же царевич Дмитрий. Приблизившись к князю Федору, которого продолжали держать за руки стражи, царь Борис сказал:

– Ты есть раб Божий и не смеешь скрывать ничего, что во вред мне, помазаннику Божьему.

– Ты, государь-батюшка, услышишь мое откровение. Да пусть его услышит и святейший патриарх. А иншим и нет нужды…

– Внял твоему побуждению. – И повелел боярину Семену: – Отведи князя Федора к алтарю Сенной церкви. – Федора повели, а царь Борис спросил патриарха: – Так ли ты хотел, святейший?

– Так, сын мой. Там, в храме, пред ликом Христа Спасителя, он не прольет лжи.

Федора Романова привели в ближайшую от пытошных казематов церковь, в коей в разное время исповедовались государевы преступники.

Царь Борис велел стражам покинуть храм. Иов же удалил священника, и они остались втроем. Князь Федор опустился на колени, помолился и встал, продолжая креститься, заговорил:

– Пред ликом Отца Всевышнего скажу только правду и ни слова лжи. Коренья на моем дворе подметные. И никто из рода Романовых никогда не мыслил отравить кого-либо зельем. Но ты, государь-батюшка, волен винить нас в другом. – Голос князя Федора звучал чисто, звонко и легко возносился под купол храма. – Род Романовых, и тебе это ведомо, имеет прав на царский престол больше, чем род Годуновых. И после кончины царя Федора кому-то из Романовых надлежало встать у кормила державы. Но ты, государь, обошел нас. Да все благодаря патриарху Иову, который оценил твой ум выше моего ума. Не отрицаю, святейший прав. Но твой век, государь-батюшка, недолог. – Князь Федор не спускал глаз с царя Бориса и говорил ему ту правду, от которой душа его стала леденеть. – Мне ведомо, что написано на скрижалях твоей судьбы. Тебе дано царствовать семь лет – ты сие знаешь, – а что надвинется за гранью, ведомо токмо Всевышнему. И потому, пока жив хотя бы один отпрыск рода Романовых, мы лелеем надежду встать на троне святой Руси. На том целую крест. – И князь Федор поцеловал поднятый Иовом крест.