Александр Чеберяк - Русы

Первые ряды древлян промялись травой, попав под каток русов. Тут же по древлянскому войску ураганом промчалась паника. Промчалась, едкая, раскачав унынием войско и сделав его уязвимым тестом. Полетела в горьких криках осипших и обреченных, почти побежавших. Паника, хуже которой нет – и древляне пропали. Заметались, словно рыси в капкане. Куда, куда бежать, если русы клещами сжали? Если повсюду выныривает меч или ошарашивает топор? Куда – древляне спотыкались друг о друга и давили.

Ольга хищно улыбнулась – русы вовсю пластали мечами потерявших строй и дух воинов. Нет – уже не воев, а испуганную толпу сброда. А окруженные кучки русов, почти забитые, полумертвые, зачуяв подмогу, вдруг ожили и слаженно всадили мечи в животы растерянным наседавшим древлянам. Свенельдова дружина шла, выпахивая полосу, навстречу своим – и летели древлянские клочья. Святослав с пригорка смотрел, застыв – и был там, рядом с дружиной. Шел, резал, рубил, колол. Его жадный детский разум впитывал все, запоминая. Свенельдов клин, словно нож в масле, тек сквозь остатки древлянского войска, превращая его в труху

Ленивый глупый мир проспал первый бой мальчика. Зря… Мощный хазарский каганат, которому не было равных и которого признавала сама Византия, привычно обдирал подвластные страны и жирел, не зная, что счет его пошел на годы. Толстые хазарские купцы и менялы еще смачно зевали, задирая открытую пасть к небу, караваны еще сновали туда и обратно с изможденными потными погонщиками, – так что еще Каганат благоденствовал. Да что там говорить – только безумный мог противиться священной воле кагана, подкрепленной сто тысячной армией. И это – не считая ополчения, выставленного вмиг под плетьми на стены. А тяжелая хазарская конница одна чего стоила! Ее удар с разгона был страшен – и навряд ли кто устоял бы под всепронзающим жалом кагана, несущегося на разгоне той самой конницы. И называется она – Солнце кагана. Каганат вечен – и не найдется тот, кто осмелится дерзнуть на его священную власть. Этого просто не могло быть, как небо не могло упасть на землю, поэтому каган спал безмятежным сном полубога и не знал что провел первую битву тот, кто растопчет его, разнесет на осколки – священный пророк, как же так?! За что, боги – возденут к небу ставшие нищими и вспомнившие святость купцы и менялы. Возденут, жалкие, с отрезанными русами бородами, побитые и плачущие. И скажи кому, что сами хазары станут песком в степи и рабами – засмеют, не поверят, закидают гнилыми яблоками. Что даже историкам вместе с археологами будет не сыскать их след, потея и проклиная жару, – хазары словно уйдут в туман, будто и не было их вовсе. Но это потом – пока же славься, Великий Каган, да продлит небо твои сиятельные деяния.

Царица мира, Византия, сыто улыбалась, взирая на всех снисходительно сверху, не зная, что сегодня стал воином тот, кто заставит ее дрожать. Кто взмахом меча растревожит всю шаткость империи, топнув по ней, как по высохшей шкуре. Кто заставит лучшую армию мира выть от бессильной злобы и дивиться мужеству демонов-русов. И самые храбрецы Византийские сломают зубы об молчаливую стену светловолосых утесов, стоящих намертво.

Волжские булгары и греки строили города, не зная, что через пару десятков лет к ним придут сумасшедшие русы, незнакомые с жалостью и страхом. И вести их будет тот самый мальчик; и сровняет с землей их крепости. Спи спокойной, мир, наслаждайся, пока тигренок становится барсом.

– Асмуд, еще! – Зычный голос княжича вывел варяга из дремоты. Меч в его руке танцевал, словно был ее продолжением. Асмуд залюбовался. Мальчишки растут, словно грибы. Давно ли под стол ходил – а сейчас вон как искусен с клинком. Любо-дорого посмотреть, как полыхают на солнце восьмерки, будто молнии, с руки княжьей. Булатный меч – лучший, тот, что гнется, не ломаясь. Хвала Перуну, мастеров и секретов железа у Руси с избытком. «Хм, – усмехнулся с гордостью Асмуд, – учителя у него хорошие. А княжич-то возмужал, по-волчьему ловок»

– Хватит, княже. – Как можно строже сказал варяг. – Грамоту надобно разуметь.

– Нет! – Твердо ответил Святослав; и его холодные, цвета моря глаза, в упор посмотрели в лицо наставнику. – Меч – моя грамота!

– Нет, княже, нет. Правитель обязан знать грамоту, – увещевал Асмуд.

– Бой – лучшая грамота воина, – упорствовал княжич.

– Слова мужа, не отрока, – воевода Свенельд вырос будто из-под земли; и его лапа легла на плечо Святославу. – Пойдем, княже, на охоту. Из лука постреляем.