Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том первый

– Сейчас заварим чаю, радио послушаем… – возясь с ключами, Степан обернулся. Высокая женщина, в потрепанном плаще, со старым зонтиком, медленно шла по дорожке пустынного сквера. Ветер трепал листья деревьев, ветки мотались над ее головой:

– Грета светловолосая была… – вспомнил Степан рассказы господина Кампе, – но Грете сорока нет, а ей, по походке, шестой десяток… – дверь подъезда захлопнулась. Неизвестная женщина исчезла в дождливой, вечерней дымке.

Плащом, зонтиком, и даже сумочкой, Грету снабдили в отделении Красного Креста, в Киле.

В захламленном, темном подвале собралась длинная очередь женщин. Переминались с ноги на ногу товарки Греты, бывшие узницы, с исхудавшими лицами и морщинами, некоторые еще в полосатых платьях. Женщины держали на руках хныкающих детей. В очереди говорили о бомбежках. Грета и сама видела, что родной город лежит в развалинах. От дома, где они жили с Иоганном, как и от всего квартала, остались только груды камней.

Грета пробралась между завалами, чихая от пыли:

– Здесь клены росли… – она стояла у входа в бывший двор, бывшего дома, – осенью палые листья к нам на балкон залетали. Пахло морем, чайки над крышей кружились… – оглянувшись, она присела на камень:

– Ничего не осталось, ничего… – в развалинах копошились люди, в форме вермахта, со споротыми нашивками. По расчищенной дорожке прохаживались охранники, в британском хаки.

В военной администрации Киля Грета узнала, что пленных, немецких солдат и офицеров содержат в бывшем концентрационном лагере Нойенгамме, неподалеку от Гамбурга. Офицер внимательно прочел ее справку об освобождении из Равенсбрюка, и вторую бумагу, выданную Грете в Нойхаузе, после ареста Гиммлера. Тамошние британцы задержали Грету на два дня, подробно расспрашивая ее о знакомстве с рейхсфюрером СС.

– Я не была с ним знакома… – услышав военного переводчика, Грета закатила глаза, – я его в лагере видела, издалека. Заключенных выстраивали на плаце, глава СС инспектировал работу охранников. Он шел со свитой, и к нам не приближался, но я его запомнила… – не желая терять времени, Грета отказалась от положенной награды:

– У меня есть дела, в родном городе, – сухо объяснила она офицеру британцев, тоже через переводчика, – да и не хочу я брать деньги за то, что должно быть обязанностью каждого порядочного человека… – в пригороде Киля, остановившись в дешевом пансионе, Грета узнала по союзному радио, вещающему на немецком языке, новости о самоубийстве Гиммлера, в плену:

– Он ушел от наказания… – она пила несладкий эрзац, за так называемым завтраком, – но ничего, пусть горит в аду вечно. Я неверующая, но готова согласиться с адом и раем, чтобы нацисты мучились, после смерти. Праведники же в рай отправятся… – религиозницы, в Равенсбрюке, устраивали тайные проповеди, но Грета никогда не ходила на собрания. Она не думала о себе, как о праведнице:

– Монахини, они настоящими святыми были. Я просто человек, и надо себя вести, по-людски… – Грета, мимолетно вспомнила о шварце:

– Она счастлива будет, детей родит, своему летчику. Как в сказке, все случилось. Я и сама тогда плакала… – незаметно отерев глаза, она принялась за тонкий ломтик ржаного хлеба, намазанный знакомым, немецким эрзацем. Радио трещало о будущем, первом заседании союзнического контрольного совета, по управлению оккупированной Германией.

За пансион с завтраком брали втридорога. Хозяйка, пожилая женщина, пользовалась тем, что в самом Киле гостиниц не существовало, как не существовало и всего города. До окраины Киля, отмеченной руинами сгоревших домов, никакие автобусы, или поезда не ходили. Каждое утро Грета проделывала пять километров пешком. По дороге тянулись стайки оборванных женщин, с детьми, грохотали телеги с камнями, мчались военные грузовики.

Никаких карточек, никому, пока не выдавали, но лавки открылись. Хозяева, по завышенной цене, торговали пайковыми продуктами, распределявшимися населению в рейхе. В очереди в Красный Крест Грета услышала, что в магазинах есть и ветчина, и натуральный кофе, и сливочное масло:

– Продукты из пайка партийных крыс, – презрительно сказала женщина, с маленьким, покрытым какой-то коростой ребенком, – моего мужа убили зимой, в Польше. Ганс заболел… – она покачала вялого мальчика, – я кровью кашляла, мы в подвале жили… – голос женщины задрожал, она выкрикнула:

– Партийные мерзавцы жрали масло и мясо! Ты жрала… – она уперла палец в женщину средних лет, в неожиданно хорошем, шелковом платье, и даже при чулках, – жрала, а теперь имеешь наглость появляться в очереди за пособием! Твой муж сбежал, но его найдут и повесят… – женщина, что-то пробормотав, выскочила из очереди. Утихомирив плачущего ребенка, мать Ганса повернулась к Грете: