Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том шестой

– Никуда не отходи. Сейчас все выяснится… – ребенок рванулся вперед

– Аттила! Не волнуйся, все в порядке, я здесь… – Рауфф не успел подняться. Запахло мокрой псиной, он услышал сдавленное рычание филы:

– Пес решил, что я угрожаю Адольфу. Черт, он мне горло перервет… – сбив его на гальку, фила вцепился зубами в толстую куртку Рауффа. Мальчик что-то пронзительно кричал, Рауфф почувствовал острые клыки, у себя на шее. Кое-как, извернувшись, одной рукой вытащив пистолет, он разрядил браунинг прямо в голову собаки.

На Эмму повеяло ароматом ванили.

Ловкие, обнаженные по локоть руки, месили тесто в старинном тазу, бело-голубого фаянса. Пожилой голос, с сильным акцентом, велел:

– Минутку, ваша светлость. Сейчас добавим изюма… – пышное тесто, казалось, поднималось на глазах. Газовые плиты, белой эмали, расставленные вдоль кухонной стены, грубого камня, дышали жаром:

– Для дрожжей нужно тепло… – замоченный в роме изюм посыпался в тесто, – рецепт русский, от леди Юджинии, покойницы… – низенькая женщина перекрестилась, свободной рукой, – вернее, от мужа ее… – в старинном, высоком очаге, на медных крючьях покачивались кастрюли и сковороды. Кухарка перехватила взгляд Эммы:

– В нем со времен королевы Анны не готовят, – весело сказала она, – но, как покойная леди Элизабет с отцом его светлости повенчалась и меня сюда привезла, здесь еще угольные плиты стояли. Электричество провели тем годом, как его светлость родился… – из духовки покойно, уютно пахло ростбифом:

– Графу Хантингтону понравится, – заметила женщина, – его светлость, малышом, тоже такие булочки любил. Русские их сайками называют. Вернутся они с конюшни и можно чай подавать… – Эмма поворочалась:

– Джон рассказывал, во Франкфурте, что в Банбери не повар, а кухарка. Я боялась, что меня не пустят на кухню, готовить ему завтрак… – крепкие руки обняли ее, придвинув к себе. Белокурые волосы рассыпались по его плечу, Джон поцеловал ее в ухо:

– Миссис Мак-Дугал. Мама ее из горной Шотландии привезла, с тартановыми пледами, овсяными лепешками и волынкой… – он рассмеялся:

– Няня у меня и Тони тоже была шотландка. Она считала, что незачем разжигать камин в детской, если можно налить грелку и надеть три пары шерстяных носков… – он повел рукой у себя над головой:

– Здесь потолки низкие, а в Банбери они метров в пять, даже в обыкновенных комнатах. Как говорил мой папа, ни одному Экзетеру еще не удавалось протопить замок, как следует… – Эмма блаженно закрыла глаза:

– Но в спальне, наверное, тепло… – Джон провел губами по ее виску, спускаясь ниже, к стройной шее:

– Я обещаю, что в спальне будет жарко… – она поморщилась, откидывая одеяло:

– Здесь тоже жарко. Макс приказал протопить мою комнату… – под шелковой ночной сорочкой, грудь стягивала тугая повязка. Эмма потребовала сделать ей укол, едва вынырнув из тяжелого, на морфии, сна. Она скосила глаза на забинтованную, левую руку:

– Я ранена, я на обезболивающих средствах. Я не собираюсь кормить… – она помнила, что такой же укол ей делали, когда Лаура похитила Маленького Джона:

– Она была не в себе, – поняла Эмма, – она, наверное, вспомнила случившееся в Нойенгамме. Нельзя ее винить. Если она жива, я попрошу у нее прощения. Я сказала Максу, что она солгала. Впрочем, Макса скоро убьют, я знаю. Вся банда понесет наказание, и мокрица, в первую очередь… – рука побаливала, но несильно. Судьбой этого ребенка Эмма не интересовалась:

– Я не спрашивала, а врач мне ничего не говорил… – после выстрела мужа, едва державшегося на ногах, Эмма потеряла сознание. Присев в кровати, она оглядела палату:

– Колыбельки нет, ребенка не слышно. То есть отродья дьявола. Понятно, что Макс его забрал… – Эмма сжала зубы:

– Джон и Марта прилетят за мной. Наш сыночек жив, Лаура его спрятала, где-нибудь у индейцев. Мы заберем мальчика и вернемся домой, в Банбери. Джон мне обещал подарить белую лошадь, говорил, что у них такая традиция… – Эмма широко открыла рот, лицо исказилось. Крупные слезы потекли по щекам:

– Он говорил, что покатает нас на барже, на «Чайке». В замке живут спаниели, со времен Кромвеля, в парке кормят оленей… – нежные губы коснулись ее ладони. Эмма услышала детский голосок:

– Мама, дай! Дай олешка… – мальчик протянул руки вверх. Эмма улыбнулась:

– Конечно, мой милый… – у сына были светло-голубые, прозрачные, отцовские глаза. Олень, ласково, боднул маленькие пальцы, ребенок ахнул: