Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том шестой

– Он очень осторожен, он может потащить нацистов в еще большую глушь. Например, в Антарктиду, следуя сведениям из папки леди Констанцы… – разглядывая себя в зеркало, Марта коснулась играющего изумрудами, крохотного крестика, на шее.

Уезжая из Британии, по новым, выданным ему секретной службой документам, с чужой фамилией, отец не взял ни родового клинка, ни иконы:

– Все у матери твоей осталось, на острове… – коротко сказал Федор Петрович, – в Америке остров, здесь остров. Так и будем жизнь на островах доживать… – он, невесело улыбнулся:

– Я с фамилией, Петр тоже, а у матери твоей так паспорта и нет:

– Степан теперь вообще мистер Смит… – Марта запахнула бархатный халат, – но ему, хотя бы, разрешили обосноваться рядом с городом. То есть в тех краях всего один город, в триста человек… – кузен, как и раньше, служил пилотом в гражданской авиации.

Она вспомнила блестящие, бронзовые лопасти авиационного пропеллера, врезанного в темный гранит. Памятник Стивену и Лизе поставили рядом с камнем, где высекли имена погибших на морях:

– Сэр Стивен Кроу, Ворон, 1912—1948, леди Элизабет Кроу, 1921 – 1948… – Марта принесла Лизе белые розы. Она сидела на мягкой траве, рядом с пропеллером:

– Все хорошо, милая. Густи оправилась и всеми верховодит, на острове. Мирьям пока кормит Стивена… – кузен, по словам отца, рос и толстел. В конце лета на остров привозили запасы детской смеси:

– Мы вырастим парня, – пообещал Федор Петрович, – расскажем ему об отце, о матери… – официально считалось, что Ворон с Лизой и майор Мозес погибли в авиакатастрофе:

– Но у Джона есть показания Журавлева… – Марта вытерла лицо, – хочет, он, или не хочет, но дети имеют право знать правду. Густи уже знает… – в Берлине Марта, как она выражалась, распрощалась с Хонеккером по-английски:

Сидя на краю мраморной ванной, она натянула чулки:

– Перешла зональную границу, и все. Я веселая дамочка, у меня ветер в голове… – Марта даже не уволилась из оперы:

– Все решат, что мой покровитель увез меня на запад, – усмехнулась она, – и, действительно, увез… – в сумочке Марты лежал неприметный блокнот с хозяйственными записями, таивший в себе подробное досье на Хонеккера и людей на востоке, могущих быть полезными секретной службе. Она жалела, что не дождалась Клары, в Лондоне:

– Джон утверждает, что по описанию, это точно был Рауфф. Бедная Клара, и мать потерять, и дочь. Но, может быть, Адель жива. Она где-то здесь, и мы ее отыщем, вместе с моим мальчиком и Эммой… – Марта поднялась.

В голове, внезапно, зашумело. Она уцепилась за край ванной:

– Я просто волнуюсь. Из-за этого все сбилось, и вообще, мы за сутки оказались из лета в зиме. Нет времени ходить к врачу… – в дверь постучали. Она крикнула:

– Я готова, иду… – в голове пронесся далекий, холодный голос:

– Те, кто живы, мертвы. Искупление еще не свершилось, Марта… – она нахмурилась:

– В Берлине так было, когда мама меня там оставила. Все из-за моего беспокойства… – она распахнула дверь:

– Костюм, пальто, помада, духи, и можно выезжать… – Питер, добродушно, отозвался:

– Тогда я пока сварю тебе кофе, как ты любишь. Пробок нет, мы быстро доберемся до аэропорта… – через два часа в Буэнос-Айресе приземлялся самолет полковника Горовица.

Невысокий, легкий мужчина, в американских джинсах и подбитой овчиной, замшевой куртке, путешествовал почти без багажа. В самолете, следующем из Мехико в Буэнос-Айрес, с посадкой в Бразилии, он отдал стюарду первого класса кожаный саквояж, итальянской работы. Пассажир попросил повесить за портьерами, скрывающими полки, его куртку. Вещь была явно новой. Приняв от стюарда стакан с маргаритой, мужчина улыбнулся:

– На юге сейчас зима. Надо, как следует, экипироваться для охоты… – Мехико тонул в сорокаградусной, липкой жаре.

У мужчины был гнусавый, бруклинский акцент, и спокойные, серо-синие глаза, скрытые простыми очками. На каштановых висках поблескивала седина. В самолет он явился в летней рубашке. После завтрака, за час до посадки в Буэнос-Айресе, мужчина надел кашемировый свитер, замотав вокруг шеи шарф.

Попутчику, мексиканскому дельцу, он объяснил, что едет кататься на лыжах, в Анды. Пассажир говорил на хорошем испанском языке:

– Я вырос в Бруклине, – заметил он, – по соседству жило много пуэрториканцев. Я веду дела с Южной Америкой. У меня много знакомств, в тех краях… – в Мексике Меир не рисковал разыгрывать из себя сеньора Герреру:

– У меня слышен акцент, – хмыкнул он, – собеседники могут насторожиться. Швейцарцам было все равно, они не разбираются в испанском языке… – во внутреннем кармане саквояжа Меира лежал его подлинный, американский паспорт, выданный во время войны. Он смотрел на собственную фотографию: